Обоз

Нереально ярким в окружающей серости пятном желтел прилипший к колесу телеги кленовый лист. «Скрип, скрип, скрип» — тоскливо пело грязное, заляпанное колесо. С громким всплеском, «шуууух-буль», телега съехала в грязную жижу колеи, и следующий оборот колеса уже вышел без радующего глаз, веселого, желтого пятнышка. Солнце иногда прорывалось из рвани серых облаков и стреляло лучами по черным весенним лужам. А из рвани облаков летела то водяная взвесь, то липкий и мокрый снег. Мелколесье похожее на замызганный в грязи зимний маскхалат, пестрело вперемешку не растаявшими сугробами, грязными черными проталинами и пятнами упавшей желтой и зеленоватой прошлогодней травы. Черной полосой ружейного ремня картину дополняла расхлябанная фронтовая дорога. Скрипя разбитыми телегами, всхрапывая десятками лошадиных ноздрей, отмечая стонами и густым солдатским матом каждую колдобину, бредя, шепча, плача и стеная, по дороге полз обоз с ранеными.


Сгусток человеческой боли растянулся на сотни метров по дороге. Этот сгусток мук молился и проклинал, просил жизни, требовал скорейшей смерти десятками солдатских душ. Десятки изодранных войной человеческих тел, смердя кровью, гноем, дерьмом, страхом и смертью, метались, тихо лежали и уже держали отчет перед апостолами в грязных телегах, тоскливо скрипящих за понуро бредущими обозными коняшками. Кто жив, кто мертв? Серые лица с заостренными чертами, закрытые или полуприкрытые веки, страшные, в крови и грязи, бинты. Держась за борта телег мертвой хваткой слабеющих ладоней, брели ходячие. Эскорт из обмотанных бинтами голов, рук, плеч. Китайскими болванчиками, в такт раскачивающимся телегам, качали головами, свесив забинтованные ноги сзади телег, сидячие. Изредка наскребая по карманам и кисетам табачку, сидячие пускали облака дыма, с торцов телег их подхватывали, стрельнув чинарик, ходячие и телеги то одна, то другая окутывались призрачными клубами дыма, добавляя картине сюрреализма. И лишь лежачие умирали тихо и незаметно.

Бредущий паралельно с телегами санитар, периодически подходил к телегам, всматривался в серые лица раненых, прикасался черными от йода и ружейной смазки пальцами к шеям и закрывал ладонью стеклянные глаза. Эта солдатская грубая рука своим движением как бы провожала ушедших или отрезала живых от умерших. Подоткнутая за ремень спереди шинель, тощий солдатский мешок с притороченной сверху каской. Винтовка, наискось перечеркнувшая спину и медицинская сумка с красным крестом у бедра.  Стонущие, измученные болью люди, горячечными взглядами выплывая из забытия, как за маячок хватались глазами за красный крест на брезенте, а он стыдливо прикрывал его большой рукой. Что он мог сделать, чтобы облегчить их страдания? Йод и бинты, да скляночка с нашатырем — вот и все его врачебные снадобья.


На передней телеге, нахлобучив поглубже мокрую солдатскую шапку, подняв воротник шинели, нахохлившимся вороном сидел возница. Изредка он закуривал и в какой-то момент, искурив ровно половину козьей ноги, жестом подзывал санитара, своего земляка. Передавал ему чинарик и какое-то время тот шел рядом, окутывая возницу облаком дыма. Затем опять отставал, пропуская ползущий обоз вперед. За очередным поворотом обоз начал спуск в низину, где наполненные талой и дождевой водой колеи уже не разделяла грязь земли, они сливались, напоминая реку.
Вдалеке приближаясь завыл надсадно мотор, обоз встал. Санитар подошел к первой телеге и вместе с возницей стал напряженно всматриваться в марево тумана. Раненые, обрадованные покоем, тяжело и будто одновременно, как по команде, выдохнули, наполнив рухнувшую на обоз тишину надсадным хрипом, а телеги окутались туманом солдатского горячего дыхания.
Из леса, надсадно ревя мотором, вихляя по грязи лысыми задними скатами, вылетела, вылупив на обоз испуганно глаза-фары, расхристанная полуторка. Кружась из заноса в занос, хлопая на весь лес незакрытыми бортами, она неслась на обоз. Возница занервничал и закрутил головой, ища возможность съехать на обочину, лошадь нервно всхрапнула. Уходить было некуда, справа и слева поблескивала проступившая на проталинах вода.
За разбитым лобовым стеклом, мотая руль из стороны в сторону в попытке удержать направление машины, диким взглядом упершись в дорогу сидел шофер. На крыле автомобиля, чудом удерживаясь за стойку двери, почти висел и размахивал пистолетом зажатым в руке, командир. За ревом мотора было не разобрать его слова. А вихляющая в грязи машина, как в замедленной съемке, приближалась очень медленно.
-«… цы»- надсадный рев мотора.
-«… ем.ы»- отчаянная перегазовка и скрежет коробки передач.
— «нем… »- вой двигателя глушит крик.
— «Немцы » — разом выдохнули возница и обоз.

Грохотом взрыва и огненным кустом разрыва расцвел на дороге пораженный прямым попаданием грузовик. Сломанной куклой подбросило взрывом и втоптало в грязь дороги тело неизвестного командира. Заржали и заметались лошади, хриплым стоном, наполненным ужасом и болью выдохнули в серое небо раненые.
А из-за леса грязной, огрызающейся, плюющей огнем и смертью, ревущей моторами змеей выползала колонна немецкого моторизованного авангарда.


Сколько могли сопротивляться этой машине убийства земляки из Омска: АНТРОПОВ КЛЕМЕНТ КУЗЬМИЧ, повозочный санитарной роты 1216 сп 364 сд, числился пропавший без вести с 25.03.1942. и НАГОРНОВ АВАКУМ ИВАНОВИЧ, 1907 г.р., санинструктор 1212 сп 364 сд, числился погибшим 27.03.1942.
  Что могли они противопоставить танкам, броневикам и пулеметам? А не проще ли просто упасть мордой в грязь, бросив оружие и задрав руки в небо, просить пощады и сохранить себе жизнь?
   Но они могли выставить против этой смертоносной мощи свою солдатскую честь, свой русский, мужицкий солдатский дух. И они сделали это.
   Даже эта неорганизованная кучка обессиленных, уже покалеченных войной людей, вырвала у врага драгоценные минуты, минуты, ставшие потом победой.
   Хлипкие, наспех выковырянные в болотистой земле укрытия и тела, тела, тела. Только немногие с оружием. Но оружие крепко держат давно уже мертвые руки.
    И когда, наматывая на стальные гусеницы обрывки гимнастерок, грязных бинтов и человеческих тел, окруженная нечеловеческим ревом умирающих по колесами людей и животных, немецкая колонна пошла дальше, это была уже не полная колонна. Да, минуты встречного боя в болоте под Старой Руссой — это не Сталинград и не Курск. Это не тысячи пленных оккупантов, но, видя, как обессиленные люди, даже оставшись без рук и ног, сжимают в руках винтовки, многие из победно сидевших на броне убийц задумались о возмездии. Не редкая заполошная стрельба заставила их задуматься. А солдатская, мужицкая стойкость и смелость. Не бравых героев-летчиков, танкистов, моряков и разведчиков. А простых и незаметных для орденов и почестей: повозочного и санитара Клемента Антропова и Авакума Нагоронова.

А я встаю перед ними на колени. И счастлив, что через восемьдесят лет, благодаря таким же простым и неизвестным людям из поискового отряда «Факел» г. Кирова, я могу это сделать.
  И я рад, что они вернутся домой, вернутся, чтобы лечь в родную землю. Что там, на родной земле их ждут и помнят, что там узнают и не раз расскажут об их солдатском поступке, подвиге, жизни и смерти.

Сергей Мачинский