Счетоводы. Много или мало?

Семьдесят гробов. Почти семьсот человек, по десять в гробу! Много? Для чего? Десять человек вмещает гроб.
-Так не бывает!
— Если эти люди пролежали почти восемьдесят лет в болотах и лесах — бывает! Аааа, так это кости? — Тогда бывает!
-Кости? Это мозги у кого-то закостенели, а в гробах — люди. Кто их из боя через восемьдесят лет выносил, те каждого помнят! Там где-то лежит, корректировщик, его прямым попаданием по воронке размазало, только трубка в руке осталась и мешанина из колотых костей, стальных осколков и болотной жижи от молодого мужика. Там же, в домовине где-то и мужик пулеметчик с ногой 46-го размера, тот, который с десятком своих товарищей в заслоне остался, немцев задержать, чтоб остальные дошли. Знал, что последний бой, знал что навсегда он здесь останется и остался, и не побежал к немцам, а до конца, пока минами не накрыли, на расплав ствола мразоту крошил, и легли все десять.
Мужики и парни, что по заснеженному полю на деревни шли под мины и пулеметы, а потом в санроте и в санках по пути Богу души отдали, тут же они лежат и еще шесть сотен разных парней и мужиков на пятачке в двадцать метров уместились. Много или мало? Для тех, кто кости их считает — не много. А если перед тобой строй семь полных рот, два батальона? В касках, шинелях с винтовками и ППШ. Вон, в конце строя, «Максим» бульдожьим рылом щерится и пулеметчик двухметровой колончей светится. ПТРщики отделением, о чем-то шепчутся. Девчонка санитар в лихо заломленной набок пилотке. Лицо? Не вижу лица, глаза ее чувствую, взгляд на себе, а лица не вижу. Сотни глаз, лиц, уставших, осунувшихся, взглядами сверлят до пятой точки мурашками пробирая. Стоит строй в каре, а ты по средине и в спину взгляды, как маркер прицела! И вопрос один в глазах. Много тебе нас или мало? А за строем солдатским десятки, сотни тысяч лиц, глаз. Это дети, внуки и правнуки их не рожденные. Нет тому строю счета!

Давно люди в пиджаках и с должностями посчитать эффективность поисковой работы пытаются. Типа сколько стоит сотню другую солдатиков выкопать или себестоимость подьема одного убитого. Все никак формулу не выведут. Так вы у нацистов немецких поищите, там должно быть. Те все считали. Там есть, наверное, сколько обходилось фашистам одного советского солдата в землю уложить! А если не найдете, то точно есть сколько стоит одного гражданского утилизировать в печке крематория или так, во рве. Возьмите и на сто умножьте, ведь солдат он не девочка в робе лагерной, голодом уже до смерти почти доведенная, солдат он в ответ и на штык насадить может. Умножьте, потом по курсу из рейхсмарок переведите в доллар он тоже кровушкой добро сбрызнут с той войны и уж потом на наш родной российский рубль переведите, вот столько поди оно и стоит.

А недавно мне новый термин выдали — «коммерческая целесообразность воинского захоронения». Ну так-то тоже надо у нацистов поглядеть, в материалах Нюрнбергского трибунала думаю есть. Все ж можно в звонкую монету перевести.
Тут давеча крупная контора, что народное достояние из земли качает и в звонкую монету обращает, решила доброе дело сделать, денежек маленько на поиск выдать и копнуть красиво солдатиков, чтоб гром гремел по всей губернии. Да губернию ту уже тридцать лет поисковики отрабатывают, а далеко ехать «качальщикам» не с руки, да и прогреметь надо в этой губернии, чтоб с Главным тамошним задружиться. Нашли хлопцы двоих солдатиков, намедни будет как 80 годов они на своих рубежах отстояли, и радоваться бы, две души возвернули. Так нет, прибежал министр местный, без министерства, да как вскинется: «Сколько? Двое всего? Мы ж денег вам дали почти самосвал, а вы всего два ящика с костями притащили. Мы ж не поразим Главного широтой размаха, нам же ящиков с сотню минимум надо!» Копари давай его убеждать: «Да ты что, это ж люди. Души ж это, Память! » «Нет»- министр говорит -«Мало это, для нашего дела. Еще где-то взять надо!» Плюнули мужики на него и ушли. Но нашлись удобные и затрещали кости солдатские по всей губернии, со всех могилок солдатских и посыпались валом в гробы. И грянул в столице оркестр и потянулись вереницы скорбные к яме. И Министр слезу смахивает и Главный и «качальщики», в новый камуфляж упакованные, всплакнули и грудь с медалями выпятили. И удобным по медальке добавили. Здорово же, теперь много!
Чего много-то? Патриотизма? Памяти? Или дури и «лизоблюдства»? Цифры, цифры, на могилах и памятниках. А вы теперь тысячу раз на плитах напишите «Неизвестный солдат», столько раз напишите, сколько вы их в яму положили. Чтоб у каждого своя строчка была на граните и мраморе. Чтоб пришел сын или внук ваш и в глазах у него от этой «Неизвестности» зарябило. Чтобы поняли люди простые, чтобы ощутили сколько их «безвестных» лежало по полям и лесам. Так нет. Дорого же! Им-то не дорого было под пулю встать, этож как в кабинете посидеть, такой их долг. И новые начальники погибших солдатиков снова в бой посылают, на смерть, теперь окончательную. Теперь следующее поколение главных и удобных за их души себе медальки вешает. А они все воюют.

Хорошее дело помочь убитых вернуть, но счет-то не на кости идти должен, на жизни и души, найденных мертвых и тех, кто жив и души свои спасает. Когда врач жизнь человеческую часами спасает и с того света возращает, его же никто не корит, что так мало! Ему же не высчитывают сколько он спасти в операционной должен. А тут почему по-другому? Потому что их, погибших — 27 миллионов и можно их на-гора, под лопату тысячами выгребать? Они люди, пусть мертвые, но люди и критериев целесообразности или социального заказа не может тут быть. Заказ — это мы! Мы, кому они жить помогают. Мало будете хоронить, кто-то главный не приедет. Тоже напугали. Живым бояться надо, мертвым уже все равно.

Откуда берется это костномозгость? От угодничества, от желания удобным и мягким быть. Тогда, когда видишь просто гробы и кости в них и мало тебе кажется. И я был удобным. И я пытался формулу с ценой судьбы солдатской высчитать. Только формула та простая оказалась, копейка цена душе счетовода. Фашистская она формула живые души в деньги переводить. Их уже когда-то в цифры перевели, в сводках «безвозвратников» свои и в ведомости «уничтожены», как лишние, чужие. Мы назад должны из цифр — в Память, а Память — в души, иначе нам даже в цифрах места не будет, нас как дерьмо тоннами будут взвешивать.

Сергей Мачинский