Просто убитые

Просто убитые.  Без пафоса.

У природы есть настроение и эмоции и человек, способный их чувствовать и видеть, их ощущает.  Когда летом в солнечный день вдруг проливается искрящийся  бриллиантами,  бурный грибной дождь и над лесом выстраивается прекрасный мост радуги,  природа счастлива и дарит счастье людям.  Когда ливень вместе с опавшими листьями, шквальным ветром бросает косые струи в лицо,  природа хмурится и гонит человека домой.  У всего есть характер и эмоции,  у всего, что имеет душу.

В лесу шел дождь,  без эмоций,  монотонный,  мелкими струями водяной взвеси он висел пеленой,  будто природа заснула,  забыв выключить кран.  Дождь был без чувств,  он просто сыпал на землю.  В лужах и траншеях  рябью бездушных воронок растворялись капли,  оставляя за собой за секунду скрывающиеся в этой ряби воронки.  Над лесом шел стальной дождь из снарядов,  он так же бесчувственно начинался с восходом и шел весь день.  Методично перемалывая деревья,  землю,  животных и людей.  Стальные капли этого дождя оставляли на земле незаживающие следы вырванных из тела земли воняющих сгоревшей взрывчаткой,  кровью,  смертью и тиной воронок.  Без эмоций и чувств,  делая свою работу, кидал в казенник ствола орудия увесистые чушки снарядов немецкий солдат.  Паря под дождем,  вспотевшей, мускулистой спиной он с методичностью робота,  шел от ящика к орудию. Лязг затвора,  рывок шнура,  грохот выстрела,  звон выпавшей гильзы,  шаг к ящикам.  В перерывах он ел солдатский обед,  курил,  болтал с товарищами,  думал о доме и снова отправлял капли смерти, швыряя их как дрова в топку войны.  Также без чувств и эмоций командир батареи — немецкий офицер,  склоняясь над картой, заносил коррективы в карточки огня,  внимательно слушая что-то из наушников рации.  И орудия замирали на минуту послушные его командам и поводили длинными стволами,  будто вынюхивая что-то в водяном тумане.  А на другом конце у рации,  укрывшись камуфляжной,  изгвазданной грязью плащ-палаткой,  лежал с биноклем корректировщик.  У него были чувства,   он проклинал упертых русских,  которые месяц в полном окружении,  голодные и обессиленные в этих проклятых болотах продолжали сражаться так, будто от этого зависело что-то важное для них.  Он раз за разом бурчал в микрофон поправки и координаты, а снаряды все плотнее и плотнее ложились к забитой людьми лесной дороге.  Когда он передавал новые координаты,  огонь возобновлялся, черные кусты безчувственных разрывов накрывали дорогу,  люди разбегались,  расползались по кустам,  воронкам и канавам,  а в наступившем затишье,  оставляя погибших, вновь серой рекой текли вперед. 

В серой солдатской реке темными,  белыми пятнами цивильной одежды шли гражданские: старики,  женщины,  дети.  Война разрушила их дома и согнала с насиженных мест,  влив в серую солдатскую реку отступления.  Немецкий корректировщик видел эти черные и белые пятна,  он видел красные на белом фоне кресты санитарных повозок,  запряженных людьми,  видел такие же белые с красным бинты на телах раненых,  но не испытывал чувств,  кроме досады на дождь и свою солдатскую долю.  Он выполнял приказ,  методично наводя стволы орудий,  сея смерть и мысленно приближая свою смену,  мечтая о теплом блиндаже и горячем кофе.  Очередной разрыв накрыл край колонны,  выплюнул в людскую реку ведро визжащих,  черно-лиловых от адской температуры стальных осколков.  И они как стая разбуженных ос в мгновения нашли свои жертвы,  утробно урча и шипя,  остывая в человеческих телах.  Темнота упала на лес, а дождь продолжал висеть серам влажным саваном. 

Их уложили в воронку,  двоих солдат в разорванных сталью шинелях и женщину с двумя маленькими детьми.  Младшего она прижимала к груди,  кусок рейнской стали, рванув на излете черный ватник на груди женщины, остывал в затихшем на всегда теле русского младенца.  Второй ребенок чуть старше замер с раздробленной головой, держа мать за руку. Их так и положили на дне воронки всех троих — семью,  целую стертую с лица земли историю,  целую ветвь человеческого будущего и не одну.  А в их изголовье,  вечными часовыми,  последним парадным расчетом двое солдат.  Не было речей и митингов,  уложили,  помолчали,  посмотрели белыми от боли глазами,  скрипнули зубами в сведенных до боли челюстях,  осыпали край воронки закрыв тела и пошли,  каждый к своему рубежу,  но у каждого навсегда в мозгу белыми пятнами на черной земле белели лица, закрываемые черным покрывалом.  Я и еще несколько десятков живущих сейчас видели всех пятерых.  Белые в болотной жиже кости женщины,  маленький грязно – серый комок из осколков косточек младенца у нее на груди и детскую руку на всегда зажатую у нее в руке. Двое солдат часовыми у входа в вечность.  Без пафоса?  Не было пафоса. 

Просто разбирая этот человеческий пазл,  мы нашли на груди женщины вмятую осколком икону.  Я оттирал ее от болотной жижи и думал,  о каких европейских ценностях нам талдычат из каждого утюга который десяток лет? Нет европейских,  русских,  мусульманских или японских ценностей.  Есть общечеловеческие!  Они просты как мир: честность,  любовь,  духовность.  Они в том, что нельзя быть пустым и бесчувственным,  они в том, что нельзя убивать людей.  В том, что смерть человека — трагедия. В том, что нормальный мужчина,  не может без слез и ненависти к врагу смотреть на погибших детей,  стариков и женщин.  Правда, она в том,  что за всеми войнами в этом мире торчат уши богачей и политиков.  Правда в том, что все эти уши торчат из-за границы этой страны и именно эти уши прикрываются, как шапкой-невидимкой, рассказами о каких-то размытых европейских, демократических и других ценностях.  Я еще раз видел эти ценности в воронке у Новой Керести и я счастлив,  что вместе со мной и мужиками это видели несколько молодых парней и девчонок.  Ценности едины для всех нормальных людей,  а все остальное, во имя чего убивают детей,  ересь,  чушь,  бред.  И тот кто это продвигает ценой жизни — нелюдь!

Будьте людьми: плачьте когда больно,  смейтесь когда весело,  сопереживайте чужую боль.  Не будьте глупцами,  не предавайте свою Родину,  не несите сюда чужое,  сохраните свое.  Помните о них и может когда нибудь появиться икона,  женщина приживающая к груди младенца,  маленькая девочка у ее ног и за спиной ее два ангела в солдатских шинелях.

Сергей Мачинский