Сведённые войной

Из воспоминаний ветерана, капитана Корзина Анатолия Фёдоровича:

« — Узбеки, Татары, Башкиры, Казахи на войне — отдельная тема. Мне вот с узбеками довелось в ту войну, как говорится, ни одну пару сапог износить. Эти ребята внесли огромный вклад в разгром врага. 280 Героев СССР. Один генерал Рахимов чего стоит. Брестскую крепость защищали Абдуллаев, Хджибаев, Алиев, Садыков и другие. Среди панфиловцев — Пилюгин, Мадамчинов. В Сталинграде Дом Павлова защищал Тургунов. Белоруссия помнит партизанский отряд Топиболдиева.

Но наряду с героизмом встречалось и иное. Не мне судить, как в своём большинстве азиаты на фронт попадали. По призыву, или по собственному желанию, а вот то, что читать, писать и говорить по-русски многие умели плохо или совсем не умели — это так. Русских неграмотных тоже хватало, но этим хоть на словах объяснить можно было, что к чему.

Вот, например, ты сам попробуй объяснить тому, кто тебя не понимает, что надо пройти восемьсот метров — и повернуть влево. Задумался? Вот и командиры с ними головы ломали. Как-то один узбек пришел жаловаться, что ему плохие гранаты выдали. Не взрываются они,- объясняет он мне. А сам запал вставил, а с предохранителя не снимает. Так и кидал из окопа – и ждал, когда взорвутся.

Наивные они, что ли? Им говоришь: делай так и так, а они — знай по-своему. Иной раз при бомбёжке кричишь «ЛОЖИСЬ», а они застынут и вслушиваются, что я им кричу. Ну, их осколками сразу и косит.

На фронте ведь всё больше по обстановке ориентируешься. Когда бежать, за что спрятаться, куда упасть. А они всё — в буквальном смысле, до упора, так сказать. Поручил я как-то одному диск патронами набивать, показал, как это делается. В бою в воронке укрылись, я отстреливаюсь, а он патроны забивает. Немцы в это время в атаку попёрли. Гляжу: справа всех поубивало, а слева отступают наши «герои». Значит, и нам надо потихоньку отползать, а то в плен, не ровен час, попадёшь.

Пулемёт на плечо, кричу: давай за мной. А он, вместо того, чтобы все бросить, головой трясёт: «Сисяс, сисяс», и всё диск забивает. Я выскочил из воронки, метров семь промчался — и в канавку шлёп. Обернулся, а в это время «ганс» добежал и гранату в воронку — швырь, где мой напарник остался.

И гибли, по началу больше, по глупости. Довелось однажды после боя позицию зачищать. Убитых обойти, документы ротному для отчета собрать, оружие опять же, если целое.

Так узбеков лежит убитыми десятка полтора, а кто есть кто — не понять. И не то, что бы это пополнение было свежее, — с ходу в бой, так у них при себе — ни одного документа. Вещмешки в окопе побросали, поди разберись, где чей? А медальоны все пустые или чистые. Я позже узнал, что они даже вкладыши, как бумажку для самокрутки, на «пожрать» выменивали. Сами-то в большинстве своем не курили, а с бумагой в любую войну туго.

Зато в работе им не каждый нос утрёт. Окопы ли рыть, снаряды разгружать, дрова заготовлять. Крепкие, выносливые. А вот воды боятся поголовно. Плавать не умеют. Помнится, через речушку переходили, и воды-то по пояс, и ширина — метра четыре. А если кто-то из них поскользнулся, непременно в крик: «Тону, тону!» И ведь утонет, если не подсобить. Но мне в них нравилась их упорство и то, что к боли мало восприимчивы, терпеливые.

По зиме как-то довелось снаряды разгружать. Смотрю, у моих азиатов все ладони в крови. А ведь на морозе руки к металлу махом примерзают. Кричу на них: «Что ж вы, паразиты, делаете, как воевать будете? Вам же рукавицы выдали, где они?»

А они эти рукавицы попрятали — берегут. Рукавицы выдали кожаные, тёплые с мехом, они отродясь таких не видывали. Ну и берегут, значит, жалко им их на разгрузке портить. А так ребята хорошие. Те, из них, кто в первые три месяца войны не погибал, по долгу воевали. »

Четвёртый день работы на воронке. Дорога к ней уже знакома так, что навигатор не требуется. Натоптана так сказать. Низина по камышам за посадками проторена солидной тропой – и наш переход через дорогу проходит без проблем и опасений. Погода стоит завидная, и если так пойдет, то через пару дней можно будет идти прямо по дороге, все высохнет.

Мы уже как на крыльях за полчаса долетаем до места раскопа. За это время здесь всё стало знакомо и даже каким-то родным. На воронке остается не так много дел. За три дня мы все-таки сумели её всю проверить и пройти вокруг нее две трети. Предполагаем, что сегодня работы будут закончены.

Надежда на медальон или подписную личную вещь всё ещё тревожит сознание. Два бойца. Два солдата Красной Армии — и вновь без имён. От этого немного грустно. Но шанс есть, и надо стараться.

Сразу по приходу зажигаем и расставляем спирали от насекомых. Каждый раз благодарим китайцев за их изобретение. Да как не благодарить! Пятнадцать минут — и можно раздеться до маек, ни комаров не назойливых слепней. Кто хоть раз попадал на болото без должной защиты от них, поймёт нас. Эти твари ни одну цистерну поисковой кровушки в этих краях высосали! И ведь ни черта их не берёт, ни спреи, ни мази новомодные, так широко рекламируемые. И только спирали результат дают. Минус один — спирали эти помогают, пока на одном месте работаешь, а при движении — тоже пустое. Но в нашей ситуации — спасибо китайцам, да ещё и с поклоном.

Свалив обратно в воронку накиданную нами разобранную землю, Света приступает к проверке восточного края. А я ковыряюсь на южном. Вчера, выйдя из воронки на перекур, практически наугад копнул и как раз попал на ботинок с останками. Сегодня работаю тут и удивляюсь: здесь ведь я уже проверял в самый первый день и мне, как ни странно, под щуп ничего ни попалось. Как так могло быть — ума не хватает: каждые десять сантиметров — небольшая кость. И куда я тогда щуп втыкал?

Аккуратно поднимаю останки из-под дерна — складываю горкой на пакет, рядом с ботинком. Горка быстро растет. И это — без учета объема Светланиного результата. В голове невольный вопрос, что же здесь тогда было?

Извлекая очередной позвонок замечаю, что Света покинула раскоп, и, отойдя от него на пару метров, вытирает слезу. Значит, что-то нашла значительное. Это конечно эмоции, но как тут без них? У меня они внутри, а у неё — через слезу наружу вырываются. Да и кто? кто, кроме нас, над погибшими ребятами в этом месте поплачет? Некому.

Молодые были, планы строили, мечтали, любили. Не довелось. Не до любили, не до мечтали… Не дожили. Вечно молодыми остались лежать в этой сыри. Всплакни родная, всплакни. Может, они и впрямь, рядом сейчас — всё видят и всё слышат. Не всем, ребята, на вас наплевать, не всем. Простите, что так долго ждать вам пришлось.

А может вы именно нас и ждали? У самого ком в горле. Надо бы, что-то сказать Свете, а что тут скажешь? Да слова для этого момента — какие-то мелковатые. Подымаюсь и вижу: точно, на раскопе у Светы крупная кость ног. Берцовая. Рядом с ней ножичек параллельно кости лежит.

По всему видно, нож у солдатика в обмотке был. Да и ножичек-то — не простой, не русский ножичек. Лезвие широкое, а ручка узкая, и по краю ручки написано что-то, явно но не по-русски. Сама ручка имеет деревянные накладки, обтянутые тонкой кожей, по ней — мелкий бисер.

Большую часть рукоятки время не пощадило, но местами всё хорошо просматривается. Ножичек — точно не русский и не немецкий. Откладываем находку аккуратно в сторону — в лагере рассмотрим внимательно и идём на перекур.

Устроившись на чурбачке, закуриваю, и, оглядывая перелопаченное нами пространство, усеянное останками, страшно представить, что здесь было. Света, как и вчера, всё не может устроиться на своем лесном кресле. — Не стоит чурбачок под ней, и точка.

Как она его только не вертела! Перевернула даже — нет, не желает. Света взяла чурбак и оттащила в сторону на метр.

– Ну вот, другое дело, — произнесла она, вытягивая ноги. – Не то, что там — как ноги расслаблю, мой табурет тут же падает.

– Вот и ладушки, — не без иронии сказал я, на это наваждение. Сам не знаю почему, меня привлекло место, где стоял её чурбачок. То ли потому, что при многократной установке чурбака оно было изрядно примято, то ли хотел понять, почему на ровном месте ровно опиленный чурбак стоять не желает? Короче, я, проведя рукой по этому месту и не обнаружив не горок ни ямок, взял и копнул, благо лопата под рукой была.

— Ого-го, — это всё, что я тогда смог изречь, от удивления мной увиденного. Прямо под сантиметровым слоем почвы находились останки руки. Выходит, чурбачок стоял прямо на кисти и предплечье солдата. Вот и думай, что мешало чурбаку стоять на ровной поверхности? Мистика какая-то.

А может и не мистика вовсе? Может…?

Мы переключились на расширение раскопа на месте наших посиделок. Останки вытянутой руки увели нас ещё на метр от него, и на три с половиной метра от воронки — к поваленной полу трухлявой осине. Параллельно ей «шел» весь боец. Крупные части черепа, позвонки и рёбра, и на удивление, практически целый таз. Кости ног изрядно раздроблены, но присутствуют. Около костей таза — обрывки ремня и тканные рукавицы. Правильней сказать, то, что от них осталось — белёсая сеточка материи. На ней четко просматриваются пальцы. Вероятней всего, они были подоткнуты за поясной ремень.

Ряд останков лежали на остатках шинели советского образца. Все наши старания по перебору земли вокруг солдата с желанием найти медальон были без результата. Но огорчение все-таки компенсировала невероятность обнаружения третьего бойца.

Невероятно, но расположение солдата указывало, на то, что он будь то, из последних сил как-то дотянулся до чурбачка, и, не имея возможности сказать словами, делал всё, что бы мы обратили внимание на именно этот участок земли. Каким-то неведомым для нас образом он толкал чурбачок, как бы крича: «Я тут. Нас трое. Не уходите без меня».

И мы ведь не сразу поняли. Да и как понять? ровное на ровном не стоит. Против законов физики, получается. Оказывается и такое бывает.

В лагере все внимательно рассматривали нашу находку. Ножичек имел явно выраженную узбекскую принадлежность. Это узбекский ПЧАК. Причем, стоит отметить, что сталь, из которой изготовлен клинок, вызывает уважение. Пролежав в сырости столько лет, он практически не проржавел и не потерял своей крепости. На клинке просматривается прорезь дола (узб. «кома»), со стороны клейма (узб. «тамга»). Клеймо выполнено из металла желтого цвета. Клеймо мастера, изготовившего этот пчак, содержит изречение из Корана. На элементе ножа, разделяющего клинок и рукоять («гюльбанд»), нанесены выдержки из Корана (черным цветом) и прямоугольный опоясывающий орнамент (зеленого цвета, цвета ислама). Рисунок выбит на гюльбанд и заполнен цветной эмалью. Уникальна и сама рукоять. В отличие от современных пчаков она выполнена из деревянных плашек, которые, по всей вероятности, обтянуты были тонкой кожей. Рукоять украшена цветными кружочками (узб. «кёз»), которые окружены «всечкой» мелкие металлические точки. Так же, присутствует и декоративный элемент по периметру плашек — «чермаха». На рукояти просматривается углубление, обрамлённое весочкой, вероятное место для полудрагоценного камешка бирюзы. По всему видно, что это ручная работа из добротного материала и возраст этой находки может определить только специалист.

На воронке работа нами закончена. Отработав на ней четыре дня, в среднем по восемь часов, мы подняли трёх бойцов Красной Армии. Трёх героев, чьи имена, к сожалению, так и останутся неизвестными. Но должные почести и достойные похороны у них точно будут. По нашей находке, ножу, с большой долей вероятности можно сказать: один из этих троих — узбек. А может, и все они были земляками. Ветераны рассказывают, что они всегда держались вместе, друг за друга. Много их было в котле и Узбеки, и Татары, и Казахи, и Русские конечно тоже. Родина у всех одна была. Вместе жили, вместе страну пошли защищать, вместе и погибли.

Весной их вместе мы и похороним. Война вас, ребятки свела, и неразлучными сделала. Прими и успокой их души Господи. И Муллу всё-таки на захоронение надо бы приглашать.

АРГиС