Пленный или последняя прогулка на русском горбу

Пятерых с этого пятачка мы накануне подняли.

И вот, взяв большую лопату и ведро, отправились доделывать начатое.

В работе нашей, по причине моего недуга вроде выходных вышло — два дня пропустили, чуть было совсем не уехали с вахты. А раз не уехали, значит, за работу надо. Да и останки под березкой, нами сложенные, бросать не хорошо. Добрались мы до нашего окопчика, несмотря на расстояние, довольно быстро — то ли дорога уже знакома, то ли по работе за эту передышку соскучились, то ли предчувствия какие были, добрые.

Короче, ноги нас сами принесли к раскопу, и показавшаяся по первому разу такой долгой дорога оказалась, вроде как и не очень большой.

Пришли, огляделись, не было ни кого на раскопе. Всё, как оставили, нетронутым лежит: останки, перчатки наши. Всяко бывает, в этих местах и люди разные ходят, и зверьё разное прогуливается.

Оглядев результаты нашей прежней работы – метра три снятого во все стороны дерна, решил я сразу взяться за то, на что руки чесались, да возможности не было по причине отсутствия большой лопаты. Хотел я копнуть в этом самом месте окопчик, вплотную к нему мы дерн сняли. Последние часы прямо с бруствера останки собирали.

Решил я делать не шурф, яму, другим словом, а снять землю с более широкого пространства. Прикинул ширину и центр окопчика, ну и потихоньку, как грядочку в огороде, на полный штык лопаты. Земельку поддеваю, только не переворачиваю, а в сторону откидываю.

Ямка у меня ровная получается и солидная такая. Откидав так метра полтора, решаю: вроде как достаточно. Прикинул, откуда начать углубление — снятие второго слоя, да так и не придумал ничего лучшего, как с середины. Воткнул лопату, ногой надавил, утопил весь совок. Начал на рукоять нажимать, а лопата ни в какую. Я уже всем телом на ручку налегаю, а она, как будто в пласт глины загнанная, зажатая.

Черенок гнется, а совок еле-еле двигается. Лопата у нас хорошая, финская, землицу, как говорится, сама копает, ею мой брат родной не один колодец выкопал — черенок буковый, крепкий. Но и она, гляжу, в затруднении, хоть и вошла в землю легко, не споткнулась ни обо что.

Оставив лопату торчащей в земле, иду за щупом. Ясно, мешает что-то, а что? Пока беру щуп, пытаюсь сообразить, что да как. Был бы каменюка, тогда звук, характерный был бы слышен. Коряга — тогда лопата бы вокруг неё качалась бы.

Тут в голову мысль приходит, а что, если я с центром окопа обмишурился? И край окопа брёвнышками был укреплен? Вот значит, я в эти брёвнышки лопатой и упираюсь. Хорошо, — думаю. — Но если края бревенчатые, то окоп сам не завалится — брёвна должны края держать. Значит, его с какой-то целью закопали, а какая-такая цель, когда тут останки, и столько их? Я даже воодушевился от таких рассуждений. На правильном пути, значит. Я подошел к торчащей из земли лопате и с осторожностью воткнул щуп впереди лопаты. На глубине в сантиметров пятнадцать он во что то упёрся.

Ага, что-то есть. Вероятно я слишком осторожно вонзал щуп, так как никакого звука в тот момент я не услыхал. Я приподнял и снова с небольшим усилием опустил щуп в то же самое место. Мелкие мурашки мгновенно пробежали по спине, и всё тело занемело в оцепенении.

Этот звук нельзя было ни с чем перепутать — глуховатый, но уверенный звук. Так звучит только кость. Я еще раз поднял и опустил щуп — тот же звук повторился. Я огляделся, глазами ища Свету, она сидела на коленях и выкапывала из бугорка ячейки части черепа.

Не буду раньше времени ничего говорить, решил я и, выдернув из земли лопату, обкапывая находящееся в земле, погрузил её в почву немного левее, под углом 90 градусов к имеющемуся разрезу. Лопата вошла почти всем совком, и только самый конец во что то упёрлась. Ага, вот оно, там выше, здесь ниже, значит, если это кость, — то лежит под углом. Я чуть-чуть приподнял совок лопаты, и в надежде убрать лежащий над костью слой земли, нажал на ручку. На этот раз, хоть и не без труда, но земля поддалась, и при нажатии на лопату стал выворачиваться большой кусок земли. Я был готов ко всему, но увиденное, на какое то время, парализовало меня напрочь.

— Света. Свет. Подойди сюда, — позвал я жену, едва придя в себя.

Она поднялась, до меня были какие то три четыре метра, и подойдя, глядела на точащие из земли пучком кости, и, не говоря ни слова, просто качала головой. Затем, сглотнув слюну:

— Что же здесь было? Ужас.

Мы отошли к поваленной березке, на которой уже сидели в прошлый наш визит. Сели, я закурил, и какое-то время просто тупо смотрели на наш раскоп.

— Начали мы там, — прервав молчание, стал я рассуждать вслух, показывая рукой на березу, под которой Света обнаружила первые останки. Затем, наискосок, вдоль окопа дёрн снимали. До самого окопа дошли. Сегодня, ты у ячейки останки обнаружила, а я в окоп залез, и он, как видим, не только землёй завален. Высота расположения останков, правда, несколько настораживает.

До дна окопа без малого почти метр будет, так по уставу. И если это всё с останками, то сколько же ребят здесь? Хотя так быть не может, — тут же поправляю я себя. — Это сейчас кости так кучно лежат. А если они так кучно до дна окопа идут, то какая же гора тел находилась здесь первоначально. Вон сразу видно, крупная кость в окопе, а на бруствере только мелкие. Что-то не так здесь.

Я приглядываюсь к ячейке, практически примыкающей к моему новому раскопу, и замечаю, что его форма несколько иная, чем через три метра у которой работает Света. Но высказать свои мысли не успеваю.

— Давай работать, сейчас и увидим, а то — «может, не может». Сразу доставать останки будем или расширять начнем?

— Сразу давай, гляди: пока сидим, как вода заливает. Будем доставать и сразу вычерпывать. Только кости давай рядом на бруствере выкладывать, так как они в земле лежат, чтоб хоть какая-то картинка была, глядишь, и поможет.

Мы подошли к вывороченным останкам и, отделяя их от земли, стали складывать в полуметре от окопа, стараясь располагать их именно так, как они лежали в земле. Для создания полного совпадения картины расположения останков в земле и на бруствере приходилось каждую вновь доставаемую кость подсовывать под извлеченные ранее. Но останки шли не долго, и ограничившись останкам одного человека, наш шурф опустел.

Все попытки прощупывать землю вглубь окопа, результата не дали. Щуп свободно погружался и, примерно через полметра, начинал издавать звук, свойственный отзвуку металла от мелко-каменистого грунта. При извлечении щуп обратно шел неохотно, будто приклеившись — глина. Это, по всей вероятности, материк. Я тщательно прощупал края нашего шурфа, но там тоже было тихо. При прощупывании дальше, в полуметре, щуп снова издал звук, от которого ёкнуло сердце.

— Ещё. Давай потихоньку, сверху, снимать землю будем, а то что-то непонятное выходит.

Света подошла, и мы аккуратно начали срезать саперками слой за слоем. Хотя в это раз останки не были выворочены большой лопатой, картина повторилась, все точь в точь. Кости громоздились одна на другой, плотной кучей на очень маленьком пространстве. Если бы между костями было воздушное пространство рыхлой земли, то можно было сделать вывод, что они специально закопаны. Но между останками был однородный и достаточно плотный слой земли, значит, их никто не трогал. И такое их расположение — естественный процесс, сближения плоти при разложении.

Тут я обратил внимание на положение останков — очередность сложенных косточек в наших кучках. Сверху предплечья, потом плечо, ребра, не так много, и несколько позвонков, еле сохранившиеся фрагменты таза — и всё это на бедренных костях, под которыми — берцовые. Все останки расположены горизонтально и самым компактным образом. Нет черепов.

И как только я попробовал представить, где здесь место черепу, — картина стала понятной. Всё просто. Сядьте на пол, поджав под себя ноги, и накройте руками голову. Ничего не напоминает? Ну конечно. Это положение страшно испуганного человека в смертельно опасные моменты при авианалётах, бомбёжке. Человек, инстинктивно сжимаясь, сокращает своё пространство до минимума, подсознательно желая освободить дорогу осколкам и пулям, что бы те пролетели мимо.

Но не все пролетают мимо, иногда и одной достаточно, чтобы сделать свое чёрное дело. Я ещё раз взглянул на ячейку неправильной формы и — вот уже всё встало на свои места. Во-первых, три метра — не совсем то расстояние от ячейки до ячейки, во-вторых, как правило, ячейка имеет продолговатую форму. А эта — слишком круглая и имеет небольшой уклон от самого окопа.

Это самая настоящая воронка от мины! Заплывшая со временем. Именно сюда упала мина и накрыла двух испуганных и свернувшихся в калачик солдат. Оглушенные взрывом и присыпанные землей, они так и не выбрались, остались в этом не глубоком, вырытом, по-видимому, не на всю положенную по правилам глубину окопе. Истлевала плоть, кости опускались и прижались одна к другой. Голова, часть тела, плоть которого внутри, — череп остался наверху. Кости рук будто «обошли» его и опустились ниже.

Если воин был в застегнутой каске, то, возможно, когда «железо» тащили «черные», — тогда и череп могли вместе с каской выдернуть. Вот так и оказались они на поверхности. Вот и вся правда — войны и наших дней.

«Лички» практически нет, это факт. Ну пуговки железные, допустим, могли сгнить, ну пусть в карманах не было нечего (странно но допустим, что если были «копатели» всё в свои вещмешки поныкали).

А вот с обувью как? Ни босиком же они воевали? Хотя слыхал я рассказы и про лапти. Может, кто-то смеяться будет, но тут, как посмотреть. Это только в кино все сплошь солдаты — в сапогах. А на самом деле войну в ботинках начали да в обмотках.

Что ни лужа — сразу промочил. Хотя, как сказал Саша Савельев — поисковик из Рыбинска, — когда в атаку бегут, про ноги да лужи вряд ли думают. Это так. А порвались ботиночки? Хорошо, если у убитого товарища были не рваные, да размерчик подошел, а если нет? Тогда как? В окружении новых не достать. А лапти плести умели тогда, люди в большинстве деревенские — не ботинки, это верно, но и не босой. Мы сами находили на болоте обувь, подошва которой была из доски выпилена. Это, пожалуй, посложней лаптей будет.

Дед мой про войну рассказывал, как устроили баньку в окопе. Поверх окопа бревнышек, присыпанных земелькой, положили, шинельку с одной и другой стороны приладили, в каске воду на костре греют, поливаются — чуть ли не парная. Костерок вот только около этой самой баньки развели. Из соседнего лесочка возьми и прилети на этот костерок мина, да прямо в окоп. Так их и не откапывали, говорил дед, как были нагишом, так землицей и припечатало к стенкам окопа. А мыться, таким образом, продолжали, удобно, только костерок уже потом всегда поодаль разводили. На войне всякое было — и лапти тоже.

Я запустил лопату в эту воронку, заполненною водой, вонзил в ил и понял, что тут тоже останки. Отчерпав воду, мы стали старательно работать — доставали сначала крупные, а затем и мелкие кости. На дне этой воронки, как и в окопе, были два бойца. Изрядно повозившись с лопатой и ведром, только через четыре часа мы присели перекурить.

— Два тут, два там и у один у березки в ячейке, с которого начался день, — итого пять, — подытожил я, выпуская струйку табачного дыма.

— Хватит на сегодня, что-то я устала. Ещё дорога, как нести будем?

— Как, как? Не быстро, — цитируя фразу из фильма «Ликвидация», сказал я.

— Ага, прошлый раз дело больничкой закончилось. Может не всё сегодня возьмем?

— Не переживай, тихохонько пойдём, не торопясь. Да и ребята сегодня полегче будут — в воронке только крупные кости сохранились, а из мелких — совсем крохи, то что растворилось, уже не собрать.

После небольшого отдыха мы отправились на Светин подъем к березке. За час с не большим из земли мы извлекли почти всего солдата. Тщательно перебирали землю, боясь пропустить «личку» - в наши руки попала немецкая пуговица. Снова начал точить червь сомнений: кого копаем? Были соображения, что и наш солдатик мог позариться на немецкое шмотьё, если кругом валяются наши брошенные вещмешки с гимнастёрками, то почему не могут и немецкие быть брошены? Но продолжались эти разговоры до того момента (так это и бывает часто, совсем нежданно), пока не выскочил из земли немецкий жетон.

— Немец, всё таки. Мать его ети, и Света в расстройстве, взяв жетон в руки, швырнула его обратно в раскоп. — Я его с такой лаской, нежно. Думала … Пусть здесь и валяется, и он и косточки эти.

После недолгих разговоров решили всё-таки и его взять в лагерь, но только с одним условием от Светы:

— Нести его будешь сам. Я не понесу. Не могу я их нести.

Отношение к немецким солдатам — тема совершенно особая. С одной стороны, это тоже солдаты, и они приказы выполняли, но с другой, их сюда никто не приглашал. И то, что они творили, оправдать невозможно. А вообще это личное дело каждого поисковика. Можешь собрать и в штаб «Долины сдать, а можешь и в лесу оставить, не кто не осудит. Появись жетон в начале раскопа, думаю, и мы трогать не стали бы, времени жалко. А теперь, после стольких трудов, видно, угодно было Богу так. Пусть «Долина» решает, что с ним дальше делать.

Раскладывая останки по пакетам, немцу выделили самый небольшой, но он и туда убрался. Я составил приготовленные пакеты с останками попарно для рук, и мы присели перекурить перед дорогой в лагерь. Не успел я присесть на березку, как пакет с немцем упал. Я подошел и приставил его к ближайшему, но не шагнул и шага, как они уже оба приняли горизонтальное положение.

— Да вы что, до сих пор воюете? Всё, война для вас закончилась. Сейчас к дому пойдем, в лагерь, — не без иронии громко сказал я. И подойдя, расставил их врозь, на расстоянии друг от друга. Как ни странно, в таком положении они уже не падали.

— Всё, отвоевали, — сказала Света, глядя на эти пакеты. И добавила еще раз. – Все отвоевали.

Мы поглядели на пакеты, стоящие на краю раскопа, на себя чумазых и рассмеялись.

— Пора. Война войной, а ужин по расписанию. Нам ещё топать да топать.

Я связал пакеты и повесил на плечо, так легче нести. Немец оказался за моей спиной и всю дорогу колотил меня в спину. А я, поправляя пакеты, не без досады, высказывал недовольство «пленному», как я его окрестил:

— Всё, фриц — пленный ты, сиди и не рыпайся.

Последний раз на русском горбу катаешься, больше не доведётся.

АРГиС