Пятеро с пятачка

Достаточно длинный, но уже не глубокий провал в земле, как маленький овражек, вилял между высокими деревьями, уходя все глубже в лесную чащу.

Местами просматривались небольшие отводы, но все они, едва выйдя из овражка, заканчивались. Присмотревшись можно было заметить, что один край этого овражка немного выше другого. А окончание отводов, как правило, выглядело бугорком.

То с одной, то с другой стороны виднелись небольшие заплывшие воронки от мин, заполненные водой.

Да и сам овражек иногда казался ручейком, в котором не течёт, а стоит вода. Именно так выглядят сегодня окопы той войны. Когда-то они были по уставу, метр двадцать в глубину и шестьдесят в ширь. В них солдаты держали оборону, воевали и погибали здесь. Подымаясь в атаку навстречу вражескому огню, падали, скошенные пулями и осколками — кто на бруствер окопа, кто немного подальше, а кто прямо в окоп.

Это поле боя и на нём лежат воины, защитники нашей Родины. Если была возможность, по окончанию боя убитых стаскивали всех вместе — в воронку, яму, овраг, но чаще в сам окоп, и присыпали землей от смердящих запахов. Далеко не всегда при солдате в бою были документы. Вещмешок в атаку, как правило из окопа не брали, а медальон частенько не заполняли. А снаряды, бомбы да разрывные пули кромсали солдатские тела в клочья. Поди разбери, чьи тут ноги, а чьи руки, все в одной куче, а тела, может, метров через несколько в такой же куче.

Обычно после боя и захвата территории противника мертвые тела обыскивали, вытаскивали из скудных карманов все, что там было. Так делали и немцы, и наши. У немцев даже были спецгруппы, которые искали у убитых документы, карты, отчеты — всё, что может представлять ценную информацию.

Поисковики не раз находили на краю бывшего поля боя в одном месте разбросанный солдатский хабар, среди которого были десятки раскрытых медальонов, сгнивших партбилетов и так далее. Особенно «охотились» за офицерами и комиссарами, вернее, их планшетами, висящими на поясах. Там и карты, и много чего интересного для разведки.

Не брезговали и письмами солдатскими: откуда письмо подписано, оттуда и солдат, и там формировалась его дивизия. А уже по докладу выше разбирались, откуда эта дивизия прибыла. Если сразу сюда — это одно, а если с соседнего фронта, значит, там воинов меньше стало. Грамотно подходили враги, умело, ничего не скажешь.

Вероятней всего, это следы этих групп — осмотрели да выбросили, а если попадались ордена и медали, то шли на сувенир, трофей, так сказать. Наши тоже не брезговали «ошманать» фрицев. Конечно, кресты им были в окружении ни к чему, а вот табачок, съестное, вещи пригодные для носки — это дорогого стоит. А в основном, тела так и остались лежать там, где их настигла сметь.

Мы шли и постоянно ловили себя на том, как здесь красиво и тихо. Весенняя трава уже начала подыматься, скоро огромным повсеместным ковром вспыхнут первоцветы. Легкий и теплый ветерок, ласковое солнышко. Прелесть. Время сделало свое дело. Обвалились края окопов и ячеек, как бы прикрыв землей всех, кто находился там, разложилась плоть, а кости поросли кореньями травы и деревьев. И осенние листопады прикрывают каждый год все это своим цветным ковром. Только сильный ветер да ручьи дождей или талых вод нет-нет, да и сорвут это зыбкое одеяло с не захороненных воинов, что бы они еще раз взглянули своими пустыми глазницами из под ещё не сгнивших касок на освобожденный ими мир. Мир, в котором живут благодарные за Великую Победу потомки.

Вот по такому, как я назвал «с виду овражек», окопу и примыкающих к нему ячеек в одну из весенних вахт шли мы со Светой, надеясь найти и поднять солдата.

На этот окоп мы вышли совершенно случайно. Их здесь полно, куда не иди. Это сказать просто — найти. А вот действительно найти — дело совсем не простое. Места болотные, сырь, затопи. До дна окопа щупом не достанешь, глубоко. Да если и достанешь, — докопаться по весне сложно, вода уже после первого копка лопаты заливает ямку — не успеешь вычерпывать, болото.

Ищем верховых, тех кто погиб и лежит на поверхности земли. Взглядом их не найти. Коме костей всё сгнило, а железо повытаскивали — если не в войну, то после. В шестидесятых прошлого уже столетия, в цену вошли раритеты войны. Тогда и появились первые сталкеры, выносившие из «Долины» всё, что цену возымело — Медали, ордена, оружие. Одни только Питерские байкеры окромя немецких мотоциклов сколько добра, как они называют, повытаскивали!

Не все они, конечно, по солдатским карманам шарили, но движение пошло, а к ним и другие — тут как тут. Мародёров во все времена хватало.

Время свое дело знает. Поросли солдатские косточки травкой, растащили их корни деревьев, да прикрыла листва многолетняя. Нет не глубоко, сантиметра на два три, а то и меньше, рукой отодвинь — и всё увидишь. Знать бы только в каком месте. Те, которых землицей после взрыва мин да бомб присыпало — те поглубже. Тут же, рядом, но поглубже. Вот и идем мы, и тычем щупами, и поближе, и подальше от окопа, и в самом окопе, и в ячейках.

Я немного ушел вперед. Каска в траве, противогаз, ботинок даже. Проверяю ботинок – пуст. Останков в нем нет — могли и поисковики бросить. По всему видно: сражение здесь было не маленькое — и воронки и окоп. А вот останки не попадаются. Вдруг слышу Света зовёт. И зовет как то печально, тихо как то. В лесу по иному зовут громко, «а-у». Разворачиваюсь, гляжу, она в метрах десяти под берёзой на коленях сидит. Сидит и меня зовёт, а в сторону мою не смотрит. Я сначала было напугался, не поранилась ли, в этом лесу всего ожидать приходится.

Подхожу и вижу, сидит моя Света, а перед ней из земли кости торчат. Толи корни их вытолкнули, то ли зверь, только торчат они давно, зеленым мхом уже немного поросли края, которые не в земле. Как же я мимо прошел, — думаю, я, — кажется, у этой самой берёзки крутился и копнул вон тут совсем рядом, а не узрел, не почувствовал.

— Ну молодец. Видишь, не зря от лагеря в такую даль уперлись. Не зря ноги сбивали, — говорю Свете, погладив ее по плечу. Её в эти минуты лучше не беспокоить, она мало на что реагирует. Да и слова в эти мгновения, куда-то деваются. Это потом начинаешь оценивать да выводы делать. А когда ищешь, ищешь и вдруг сразу – на… Поначалу в шоке каком то пребываешь. Принять, увиденное нужно, оценить. Ясно одно: снимаем рюкзаки, и, покурив, за работу. А её, уже с первого взгляда было ясно, — не на час, не на два, дай Бог за пару суток управиться.

Всё время подъема в голове прокручиваешь, как может располагаться солдат, где правильней копнуть, чтоб не нарушать последовательность. Очень важно сделать правильную оценку, где ноги, где руки, где всё остальное. Важно, прежде всего, потому, что самое желанное для любого поисковика — это найти медальон. А восстановленное имя — сродни ордену за труды твои.

Находиться же он мог в карманах солдата, поэтому и важно определить то самое место, где искать надо особенно тщательно и усердно. Не дай Бог пропустить, а то и, по неосторожности, неопытности, втоптать в землю.

То с чем мы столкнулись, не вписывалось ни в одно логическое объяснение. Три пары берцовых костей уходили в землю, где под тем же углом так же кучно шло продолжение ног. Но обуви никакой не было. В метре от места обнаружения под небольшим слоем листвы и дерна открылась ужасная картина: кости, лежащие в несколько слоёв. Тут и ребра, и позвонки, и руки, и части черепов.

Сдирая руками дерн (он на весенней почве с небольшим усилием скатывается, как будто в рулон), мы постепенно все больше и больше проникались ужасом и непониманием увиденного. Мы не собирали останки сразу, а освобождали их верхнюю часть от земли, и они, подсыхая, становились видимыми, отличаясь от почвы и травы. Но чем больше становился раскоп, тем больше мы понимали, что наши надежды понять тот

эпизод войны по представшей картине лежащих на земле костей солдат улетучивается прямо на глазах. Под дёрном открывался ковёр из останков.

Через полтора часа работы мы решили отдохнуть и присели неподалеку на поваленную берёзку. Я закурил и машинально ногой сдвинул травяной дерн. О Боже.

Если убрать дерн, точно такая же картина. Ещё через час работы. Света, отойдя к маленькой березке у корней под дёрном обнаружила останки рук.

Снимая дерн, и оставляя останки в положении, как они были, мы увидели, что стал вырисовываться скелет. Это был первый «верховой» в этом месте, как говорят поисковики, «классика». Вопросы появлялись один за другим.

Само собой это место боя, но почему так мало железа? Возле останков нет ни оружия, ни гильз, как обычно бывает на местах сражения, нет и патронов. Даже пуль мы нашли всего несколько штучек, из личных вещей при таком числе косточек — совершенные крохи.

Два перочинных ножичка советского образца, к нашей радости, несколько советских пуговиц от нижнего белья или противогазных сумок. Они, в отличие от немецких, которые с тремя дырочками, имеют привычные четыре. Конечно, одежда сгнила, но шинели, если были, должны были хоть частично, но сохраниться.

Из обуви — два ботинка, причем, один советский, а другой немецкий. Но больше всех раздражала эта находка: две немецких пуговицы на полуистлевшей ткани зеленоватого цвета. Что же тут было? Кого копаем?

Настроение, сами понимаете, при таких находках, какое-то не однозначное. Понятно, что немцы в советском белье не ходили и подсумки от советских противогазов не носили. Да и ножички советского образца перочинные им ни к чему, у них самих, они получше будут.

А уж немца в советских ботинках и представить смешно. То, что пообобрали всех этих ребят в свое время, это понятно. Возможно, и разбросали вот так, когда искали ордена да медальки, что теперь «классикой» и не пахнет. Может, после боя стащили убитых вот в это место? Может, и санитарное захоронение — собирались да не успели сделать. Тогда понятно, почему без обуви, да без вещей личных. Собирались да не успели, война.

Кто знать может, как оно тогда было? А вот и ещё одна версия: если немцы наших солдатиков в плен решили не брать, а здесь, раздев, как они обычно делали, и расстреляли. Поэтому и нет гильз, и ничего другого, только несколько пуль, застрявших в телах.

Почему черепа раздавленные? Вопрос серьезный. Хотя справедливости ради отмечу, что среди «верховых» черепа в основном по частям, редко целые. Да, возможно, по этим телам танки проехали — ветераны о подобном в этих местах вспоминали. Рассказывали, что танкисты специальными крючьями из треков куски человеческого мяса с костями вытаскивали. Вот ведь как было, страшно.

Время неумолимо бежало к вечеру. Около шести мы решили прекратить работу и, подытожив результаты, отправиться в лагерь. Мы ведь проверили только верхнюю часть этого ужасного места. Осмотрели, как я сказал Свете, маленький пятачок земли. Саперной лопатой окопы брать бессмысленно, да и ведра у нас с собой не было — ладошкой воду не отчерпать.

Из собранных останков — результат работы: пять бойцов. Один «классика», который из под маленькой березки, и четыре — из того, что мы собрали на раскопе. Останки ещё оставались, и нам предстояло вернуться и продолжить начатую работу.

Мы сложили собранные кости солдат в пакеты, а другие останки аккуратно собрали под березкой. Найденную «личку» — в карман рюкзака. Получилась солидная ноша — к щупам, звонку и саперкам прибавились пять здоровенных пакетов, наполненных останками, под завязку.

Рюкзак вместил в себя только одного, и сапёрки. Короче, груженные, как боинги, мы с частыми остановками, местами по колено в весенних разливах, потея и ругая заросли, не быстро, но двигались в лагерь. Впереди было два километра пути, во время которого оба думали над одним, все тем же, вопросом: что же это за место такое?

Главное наше беспокойство вызывали немецкие

вещи, к которым в последний час добавился кованный каблук и расческа с немецкими буквами на пластике.

Но ответ на этот, мучающий нас вопрос о немецких вещах, нам предстояло получить только на следующий день. А пока, пока не смотря ни на что, довольные и усталые мы возвращались в лагерь, неся с собой самое дорогое для поисковиков — останки солдат.

— Вот вам и пятачок. Всем пятачкам пятачок и бойцов сегодня ровно пять, — сказал я, вспоминая раскоп. И услышал из за спины усталый, но довольный голос Светы.

— Неси, неси давай, в лагере рассуждать будешь. Рассудительный ты наш. Топай, топай.

АРГиС