Вещмешок

Лес, тишина, осень. Золотая? Этого мало, осень, она яркая. Осень — это не золото, это как будто открыл старую бабушкину шкатулку с драгоценностями и смотришь на сотни красок, тонов. Смотришь и не можешь взгляд отвести. Осень только в городе серая и мерзкая. Впрочем как и лето — душное, а зима хлипкая. Только на природе любое время года прекрасно. Только в диком своем первозданном виде: в лесах, полях, горах — любое время года прекрасно. Но самое яркое, бесспорно, осень.

Бродя по осеннему лесу, мы ищем войну, ее следы, съеденные войной жизни. Там, где война была позиционной, линия фронта задерживалась, — это просто. На долгие столетия земля осталась изрытой и вспаханной железом войны. А искать следы отступающих частей, выбирающихся из котлов окружения всегда сложнее.

Под ногами шуршат разноцветные листья, ветки кустов, цепляясь за одежду и обувь, как будто не пускают куда-то. Как будто лес, охраняя свой покой и свои тайны, задерживает тебя. Речки и ручьи, как вспухшие на натруженном теле вены, разлились от дождей. Вздувшиеся болота тянут ноги вниз, чавкают голодными псами, мешают идти, всасывают сапоги.

Оступаясь о прикрытые листьями коряги и поваленные деревья, спотыкаешься и валишься в мягкую пахнущую прелью землю. Километры блужданий и тишина, никаких следов. Отчаянный писк прибора, разворошенные листья, мох, дерн. Кружка, котелок, ложка, бутылочка от чего-то, помазок, бритва-солдатский вещмешок. За два часа все вокруг перекрыто, перекопано, руками передан весь дерн, как пылесосом, металлоискателем проползано все вокруг и тишина. Тишина такая же как была километры до и будет километры после.

Сидя в тишине на опавшей листве у поваленного дерева, вдыхая горький табачный дым, трясущимися от адреналина руками мусоля окурок, я вдруг услышал вдали уверенные короткие очереди немецкого пулемета, редкие нестройные залпы винтовок. Увидел черные, голые, обледеневшие ветви уснувших на зиму деревьев. Испуганная стрельбой одинокая птица, взлетев с ветки, осыпала вниз лёгкий, чистый, белый снег. Пулемет зло огрызнулся несколько раз, и наступила тишина. Птица, покружив над лесом, опять уселась на дерево, но не успев замёрзнуть, тревожно вспорхнула вновь.

Треск ломающихся кустов и чёрное пятно человеческого тела вывалилось из подлеска. Загнанно хрипя простуженным лёгкими, проваливаясь в снегу, озираясь в направлении недавней стрельбы, шел или плелся человек. Рыжие от огня, изодранные, в подпалинах грязные полы шинели мели снег и, как хвост огромной птицы, расстилались сзади, когда человек проваливался в снег глубоко. Разбитые, перевязанные красным немецким телефонным проводом носы солдатских ботинок мелькали под изгвазданными черной грязью обмотками. Сбившиеся на живот подсумки, расстегнутый ворот шинели из под которого выглядывал застиранный воротник гимнастерки с петлицами защитного цвета. Натянутая на глаза ушанка с зелёной звездой. Человек согнувшись нес на спине другого человека.

Споткнувшись об пень он упал. Повозился в снегу и сел привалившись к поваленному дереву.

Подтянул ближе свою ношу, освободил товарища от висевшего у него на спине вещмешка, скинув его у дерева. Привалил податливое тело к стволу поудобнее и затих, глядя в серое небо. Заросшее щетиной лицо с провалившимися глазами. Пар, вырываясь изо рта, растворяется в морозном воздухе. Ствол брошенной в снег винтовки, растопив было снег, тут же замерзая покрывает ее тонким слоем льда. Человек недавно стрелял. Отдышавшись несколько минут, встав на четвереньки, он склонился над вторым. Пар едва поднимался над лицом раненого, дыхание прерывистое и не глубокое, глаза на обтянутом землистого цвета кожей черепе были закрыты, со стороны казалось, что это сама смерть в солдатском обличии таращится на небо пустыми глазницами. Раненый застонал. Человек рванул на груди разодранную пулей шинель, сунул под нее руку и как обжегшись резко выдернул ее из шинели. По черной, с въевшейся грязью, руке нереально яркими, алыми каплями стекала кровь. Красные капли падали в белый снег и, сворачиваясь шариками, прожигая своим теплом белые снежинки, исчезали в толстом слое снега.

Человек развязал тесемки вещмешка, порывшись в нем, вытащил несвежую нижнюю солдатскую рубаху и стал зубами рвать ее на куски. Любопытная птица, смешно склонив на бок голову, черными бусинками глаз наблюдала как двое людей смешно возились у присыпанного снегом поваленного дерева. Потратив последние силы на перевязку, тяжело дыша, человек сгреб рукой снег с дерева, откинувшись навзничь, стал жадно жевать, утоляя жажду.

Они лежали на снегу голова к голове, глядя в серое небо, сверху смешно наклонив голову на них смотрела лесная птица. Где-то совсем рядом был враг. Где-то гремели орудия и шли в атаку роты. Где-то выли, пикируя с небес, самолёты и рвали гусеницами землю танки. А здесь была тишина.

Вдалеке сухо стрельнула сломанная ветка. Человек вздрогнул, птица, опять осыпав с веток снег, испугано упорхнула. Взвалив свою ношу, подобрав винтовку, проваливаясь в снегу человек двинулся вглубь леса.

Клубы пара опять вырывались из натруженных лёгких, а сверху, у него на спине, стекленеющими глазами в серое небо смотрел Друг.

Лес погрузился в тишину, только цепочка следов, измятый у дерева снег и брошенный солдатский мешок нарушали идиллию зимней сказки.

О чем это все? К чему эти непрофессиональные описания? Эти фантазии, не подкрепленные ничем? Станет ли кто-то это читать и нужно ли оно кому-то кроме меня и моих друзей? Я не знаю. Я просто не могу не рассказать о тех тысячах следов, которые оставила война в нашей стране. Большинство этих следов обрываются, не ведут никуда. Как оборвались, уйдя в никуда, миллионы человеческих жизней.

А ведь если бы мы не потратили даром столько десятилетий, то большинство этих следов можно было бы прочесть. Прочесть и знать правду. А сейчас эти следы, пока ещё явно видные, где-то кровоточащие следы боли нашего народа, пока ещё не дают нам окончательно стать пустыми и бесчувственными. Так и этот брошенный, одинокий на десятки километров в диком лесу оставленный вещмешок с нехитрым солдатским скарбом сюда принес Человек. А каждый человек, защищавший свою Родину, оставивший на земле след и этот след достойны памяти.

Сергей Мачинский