Самозванец

На фронт Алексей попал не сразу. Осенью сорок первого по призыву, его определили в саперную армию, в задачи которых входило, сооружение оборонительных рубежей городов и стратегических объектов. Нет смысла говорить о том, как он был раздосадован, имея отчаянные намерения бить врага на поле боя. Но уже в январе сорок второго, саперные армии были расформированы, а личный состав направлен по большей части в стрелковые дивизии.

Февральские вьюги, лютые морозы и снежные заносы зимы первого года войны, сыгравшие роковую и трагическую роль для фашизма, были в равной степени беспощадны и к советской стороне. Заиндевевший полк, после нескольких минных взрывов встал. Попытки обойти опасное место привели к очередным взрывам и гибели впереди идущих, и это был тот самый момент, определивший дальнейшую судьбу солдата. Алексей, знакомый с подрывным делом, вызвался обезвредить мины и провести полк по опасному участку. О находчивом солдате, доложили в штаб армии, и уже через пару дней последовал приказ о переводе его в подразделение минеров.

Курьез судьбы произошел сразу по прибытии в штаб армии. Едва доложив о своем прибытии, он был арестован. Поводом для столь неординарных действий послужил факт прибытия в штаб не одного Алексея Лапшина, а сразу двух. Позже они многократно шутили по моменту знакомства, выясняя, кто за кого себя выдавал. На деле же, оказалось всё просто и обыденно. Разосланный приказ был краток и гласил прибыть Лапшину Алексею в штаб, а так как их в дивизии было два, а такое бывает, они оба и прибыли. Так их свела судьба.

Два с половиной года бок о бок, для войны, когда сплошь и рядом, даже познакомиться не успевали, это не просто срок – это вечность. Минер, обойденная должной оценкой специальность войны. Смертники, да и только, по-иному и назвать сложно. Отступая, последними под носом у врага, а наступая первыми под его прицелом, и в обоих случаях, не защитить, не обезопасить себя, возможности нет. С первого дня знакомства, обронив однажды в адрес тезки «Самозванец», это прозвище напрочь за ним закрепилось. Так, полушутя, среди сослуживцев и младшего ком состава, и именовалась пара саперов, Лешка с Самозванцем.

Война и смерть, не разделимые понятия, но последняя – эта старуха с косой, как ее иногда рисуют люди, на войне, часто была не только беспощадна и жестока, но слепа, и глупа. Именно такая нашла Лешку самозванца – глупая, слепая, случайная. Он встретил ее не на поле боя, лежа на брюхе перед миной, между мгновением света и тьмы, не выполняя долг перед Родиной. Она нагнала его светлым, теплым днем, когда казалось, ничего не предвещало беды, просто шла война. Она прилетела на хвосте мины из-за дальнего, играющего под лучами августовского солнца, перелеска, за полгода до победы. Ничего не подозревающие два Алексея шли рядом, когда мина шандарахнула в пятидесяти метрах, они пригнулись. Но если Алексей поднялся, то товарищ упал. Из десятка идущих солдат, смерть, зацепившись за осколок этой мины, выбрала именно его.

— Лешку, сына моего, твердил, прерывисто дыша, солдат, на коленях друга, Алешку найди, не бросай, нет никого теперь.

— Да ты, это, брось, сам отыщешь, сам, держись давай, кричал в отчаянье Алексей.

Друга водрузили на раскатанную шинель, побежали, а он, глядя на бегущего рядом Алексея, всё повторял: — Родинка у него на срамном месте, родинка на ягод… ягод..

Хоронил друга Алексей сам. И могилку, и табличку, сам, своими руками, дав себе клятвенное обещание разыскать сына друга и сделать всё, что будет в его силах.

За горе друга, Алексей знал не меньше его самого, не было тайн, да и к чему они, когда любой час может стать последним. И понимал он друга всей душой, так как у самого на огромной земле, не осталось ни единой родной души, война.

***два года спустя***

Алексей подошел к спустившей до самой земли ветви раскидистой иве и закурил. На душе было тревожно и муторно, цель его визита была отвратительна и болезненна для его самого. Вот тут, от этой самой ивы, начинался деревянный, с облупившейся местами краской, выцветавший от времени, заборчик, за которым располагался детский приют в котором, должен находиться сын его погибшего товарища.

Смертью солдата, в послевоенные годы, вряд ли можно было кого удивить. Но для исстрадавшегося, преодолевшего самого себя народа, переступившего через грань невозможного, для любой семьи, матери, жены, ребенка, эта боль была не выносима и не принимаема, ни душой, ни сердцем, ни разумом. Прошедшие круги ада войны, они жили, и продолжали творить чудеса, с единственной верой, стержнем, смыслом своего существования – он жив. Жив, жив, жив и несмотря  на полученные похоронки, извещения военкоматов по запросам, даже получение личных вещей погибшего – ничего, ничего и не кто, не мог выбить из людей эту опору в жизнь. Это всё проклятущая война, а он, пусть без рук, пусть без ног, слепой, контуженный – ДА ХОТЬ КАКОЙ – но живой. И надо только дождаться.

Сказать, что погиб, что сам хоронил, поставить точку, вырвать из сердца то, что поддерживает его биение? Лишить этой слепой, но живой и согревающей душу веры, такое и вдове сказать, что пулю себе в лоб, а тут сирота. Всё что у него и осталось в этой горемычной и несправедливой судьбе – эта тоненькая и хрупкая надежда на папку.

Алексей выкинул под ноги выкуренную папироску и не в силах успокоить бунтующее нутро достал и закурил еще одну. Тварь, сука, сволочь, извергало сознание, ругая не то войну, не то судьбу, не то самого себя оказавшегося в роли палача перед ребенком. Да я хуже палача, накаляло ситуацию сознание, тот хоть убивает, а я как изверг, надорву душу пацану и брошу, на всю оставшуюся, маяться. Друг батьки твоего пришел, умойся кровушкой, зализывай, сколь сил хватит, ведь последнее отберу.

Алексей достал из кармана гимнастерки, припасенные медаль и фото, где они вдвоем за полгода до его гибели, посмотрел на лицо друга: — Прости Лешка, не смогу. Нет сил, чтоб сам. Думал, уже ничего не боюсь, прости. Начальству расскажу, фото, награду твою отдам, им поди не впервой, а я не могу, не хочу, что б твой сын меня в роли этой запомнил. Обустроюсь немного, и его не забуду, за это не переживай. А вот чтоб сам…

Он убрал фото с медалью обратно в карман, на душе несколько стало легче, вроде как разрешение получил за свое решение. Скинул окурок под иву, поддернул галифе и одернув гимнастерку, выдохнув: — Ну, пошел, скомандовал сам себе и сделал шаг вперед.

Еще идя вдоль заборчика, Алексей заметил, как беспечно, до этого, катающие друг другу велосипедное колесо пацаны, заметив его, сгрудились и смотрят в его сторону. Может в их числе и он, пришло на ум. Нет, не буду на их смотреть. Ну пришел солдат, как пришел, так и уйдет, что в этом такого. А вдруг, он среди их? Нет-нет, не время сейчас знакомится, позже, угол найду и приду. Смотря под ноги, Алексей дошел до калитки и стараясь выглядеть спокойным направился по узкому тротуару в одноэтажное здание, напоминающее по внешним признакам, бывшую до войны, контору с пристройкой какого-то предприятия.

— Вам кого дяденька солдат?

Прозвучавший детский голос, вывел Алексея из некого оцепенения и раздумий предстоящего разговора. Справа, держа в руке сшитую из лоскутков куклу, к нему подбегала маленькая девочка. Алексей остановился. Большие глаза девочки смотрели на него в упор, и он сразу поймал себя на мысли, что эти огромные детские глазища, явно не соответствуют милому детскому личику с тонкими косичками. Эти бездонные глаза, готовые вобрать в себя весь мир, были наполнены благодарностью к жизни в момент прощания с ней, и ни как не сочетались с улыбкой этого земного ангелочка. Он знал этот взгляд нутром, так смотрит минер в небо, перед тем, как выдохнув, прикоснуться к взрывателю мины. Тут все. Все и сразу, мольба, надежда и готовность принять неизбежное. Не нужно  было ни каких слов, эти глаза не спрашивали. Разрывая сознание они кричали, орали на разрыв аорты, на всю вселенную – Ты кто? Не ко мне ли ты? Что ж ты так долго? Алексей не в силах выдержать этот взгляд посмотрел на входную дверь здания;

— Да мне бы ваше командование повидать, сдерживая волнение и не понимая как разговаривать с ребенком, выдавил из себя он.

— Дарью Сергеевну? Я вас провожу, она там, в кабинете.

Девочка, не сводя глаз с Алексея, подойдя почти вплотную, сама взяла его за руку. Всю дорогу по коридору здания она не сводила с него глаз, совершенно не глядя под ноги. Алексею даже пришлось ее одернуть на повороте, что бы она не столкнулась с стеной. Подойдя к двери, больше напоминающей вход в кладовку, чем кабинет:

— А ты, она сделала паузу, и как-то откровенно сглотнув, дяденька солдат, не на танке воевал?

— Нет, не на танке, как бы стыдясь, что не оправдал надежд, ответил Алексей. Но, на отрицательный ответ девочка совершенно никак не отреагировала, на ее лице даже ресничка не дрогнула, она продолжала пристально, не моргая, глядеть на Алексея.

— Мы пришли? спросил Алексей девочку, и она в ответ закивала головой. В это время дверь открылась и в проеме показалась худенькая женщина средних лет.

— Дарья Сергеевна, я дяденьку солдата вам привела, он наверно чей-то папа будет, затараторила девочка, стараясь опередить взрослых, затем так же откровенно сглотнув, но глядя уже на Дарью Сергеевну, грустно добавила, — только он не на танке воевал.

— Спасибо Лизочка, иди, мы все выясним, мягким голосом, но строго произнесла Дарья Сергеевна, и обращаясь уже к Алексею: — Проходите, присаживайтесь. Дарья Сергеевна закрыла дверь за которой, не сходя с места, осталась стоять Лиза.

— Для их появление любого человека здесь событие, я бы даже сказала испытание, как-то сразу и чересчур откровенно, так показалось Алексею, начался их разговор. — Взрослым-то нелегко на чужое счастье смотреть, а за их мечту, и говорить, слов нет. Не поверите, но для меня, самое тяжелое, спать их укладывать. Лягут, молча подушки прижмут к себе, и ласки просят. А стоит одному носом шмыгнуть, все подушки сырые. Я дверь прикрою и за ними следом, не могу сдержаться, слезами умоюсь, и полночи, по кругу, с каждым. Тут у нас только младшая группа, постарше в интернат переводят. Извините, что-то я не о том, у Лизы, девочки которая вас привела, никого нет, отец танкистом был, еще в сорок третьем похоронка, а мать на мине, в поле подорвалась, ее к нам и определили. Война проклятущая. Дарья Сергеевна оценивающе осмотрела Алексея: — Ну а вы к нам, с чем пожаловали? К нам просто так в гости редко кто заглядывает.

— А я, Алексей вздохнул, я Алешу Лапшина разыскиваю. Извините, Алексея Алексеевича Лапшина, ему семь лет, на днях исполнилось. Имею информацию, что он тут может находится. Знаю не много. Поезд, в конце сорок второго, под бомбежку попал, мать его Зинаиду, убило, а мальчика, попутчицы в приют передали. Да, вот еще, вместе с ним, они сумку Зинину передали, может там и документы какие были. Так на фронт, попутчицы эти, отписали, они из сумки той, только письмо с адресом и взяли, чтоб отписать, значит, за мальчишку.

— Дарья Сергеевна прикрыв рот ладонью, с округленными глазами, будь-то не веря в услышанное, мелко вертя головой, за все время, рассказа Алексея, не проронила ни слова. И только когда Алексей сделал паузу, отведя от рта руку:

— А вы?

— Извините не представился, Алексей поднялся со стула, одернул гимнастерку, — Алексей, он хотел назвать и отчество, и фамилию, но успел только произнести имя, так как, неожиданно для себя осознал, что его имя и фамилия точно такие же как у его погибшего друга. И что всеми он будет принят, не как друг отца этого мальчика, а как его отец.

— Да что вы, сядьте, сядьте, ну конечно, наш Алексеич. Она вскочив со стула направилась к окну, но на пол пути остановившись, — сейчас, сейчас проверим, да – да, так и нужно. Выдвинув ящик стола достала ключи, — минуточку, у нас тут всё отмечено. Открыв ключом в углу железный ящик, достала стопку папок. Тут, с выдохом, произнесла утвердительно, кладя их на стол. Вот, вот, вот она. Она раскрыла одну из папок, какая сумочка, можете сказать, была?

— Дайте вспомнить, напрягая память, попросил Алексей, черная вроде, да черная и еще толи с бантиком, толи с украшением каким, светлое короче, да я то сам, понимаете, сумку эту не видел, по памяти это я, с письма, а оно, письмо это, не сохранилось, фронт понимаете ли, да и … Алексей было хотел рассказать, как друг ненавидел эту горькую и болезненную для души бумажку, но замялся, сочтя это неуместным.

— Вот, тут написано, сумочка дамская черная с бабочкой серебренного цвета. Да и вот еще что, поймите правильно, но так по правилам нужно, и это самое главное будет. Извините разволновалась, но я спросить должна, так положено, я сейчас без бумаг, позже оформим. Дарья Сергеевна, уже строго взглянув на Алексея, — приметы у мальчика есть какие? Особенности может какие?

— Ну да, да, спохватился Алексей, имеется, как же я сразу не сказал. У него родимое пятно должно быть, как и у матери, оно особое типа треугольничка. Качая перед собой рукой, Алексей замялся, не зная как сказать на каком месте, так как крутившееся в голове слово жопа, выглядело явно вульгарно. — Как это помягче сказать, ну там короче, и он, привстав, похлопал себя по заднему месту.

Дарья Сергеевна расплываясь в добродушной улыбке: — На ягодице, подсказала Алексею

— На чем? Озадачено переспросил он

— На ягодице, на попе проще.

— Точно, на попе, обрадовался Алексей слову, которое вылетело из головы. А про себя невольно вспомнив друга понял, что он говорил умирая. Так вот, мысленно сказал сам себе он, за какую ты ягоду мне говорил дружище, а я все время голову ломал, за что это ты. Уйдя в воспоминания Алексей не заметил, как Дарья Сергеевна подошла к окну и уже оттуда:

— Ну идите сюда.

— Что? оторвавшись от мыслей произнес Алексей.

— Идите, идите, она поманила его рукой, — я понимаю как это не легко, сама племянницу полгода разыскивала, думала уже и не найду, по сей день встреча в памяти. Смотрите, видите? группа у  песочницы, а тот, что в тюбетейке наш Алексеич будет, то есть, Дарья Сергеевна сделала смущенную паузу, ваш Алеша значит.

Алексей поглядел на ребят и, мелькающего среди их, мальца в тюбетейке. Как назло, не поворачивающегося к окну лицом.

— Тюбетейка при нем была, начала было рассказывать Дарья Сергеевна, но Алексей сам не зная почему, перебил ее:

— Знаю, они в Таджикистан от войны бежали.

— Да, да, с пониманием, качая головой, подытожила Дарья Сергеевна, — война.

За спиной раздался скрип двери и обернувшись Алексей увидел заглядывающую, на половину телом, Лизу. Девочка, выглядывая из-за двери, держала в одной руке карточку, и с серьезным, сосредоточенным лицом кидала взгляды, то на него, то на карточку, затем, снова на него, и снова на карточку.

— Лиза, разводя руками, с неким раздражением, но мягко, обратилась Дарья Сергеев к ней. Лиза, уже более строго. Ну что с вами делать. Ты же ведь узнала, что дядя солдат не танкист.

Дарья Сергеевна просто силой выдвигала Лизу за дверь, но та, будь то, не слыша и не замечая ее, продолжала, до последнего момента, выглядывая уже из-за Дарьи Сергеевны, сравнивать фото. Алексею стало несколько душно, он расстегнул ворот гимнастерки и на манер Лизы, сглотнул пересохшим, от волнения, горлом.

— Ну всё, загудел улей, теперь только успевай, произнесла Дарья Сергеевна, присаживаясь на место.

За что говорила Дарья Сергеевна, Алексей не знал, но в душе отчетливо понимал, что он натворил своим визитом. Нужно было как-то сказать, что он лишь друг погибшего отца ребенка, но во рту было сухо, в горле першило, и видя счастливые женские глаза, Алексей никак не мог выбрать момент, который, безусловно, изменит все, не в лучшую сторону. Ситуация и так слишком затянулась, но…

— А вы когда документы думаете оформлять? Перебила его размышления Дарья Сергеевна

Алексея словно током дернуло:

— Да я, но в это самое время, горло перехватила сухость и он, поперхнувшись, закашлялся.

— Да не волнуйтесь вы так, счастье-то какое ведь. Только я просить вас должна с этим не затягивать. Дети. Дарья Сергеевна грустно вздохнув, покачала головой. Это я за то, что чужое счастье для остальных, сильно болезненно обходится. Пребывание тут, ребенка у которого нашлись родственники – это знаете ли.., даже объяснить сложно. Дай Бог мне за неделю их успокоить удастся. Она еще раз грустно вздохнула, — Да и с питанием у нас крайне плохо, не витаминов, не лекарств, многие на грани, дистрофия почти у каждого.

Алексей качая головой в знак согласия, не как не мог прокашляться. Он невольно, поймал себя на мысли, что его раздумья, а не усыновить ли сына друга, приобретают отчетливые очертания. В голове всё перемешалось, а главное, Алексей понял, что он, и до этого момента, плохо представляющий, что да как может быть, а тут запутался вовсе.

— Да я и угол-то толком еще не нашел, чемодан, тут неподалеку, в одном доме оставил, с хозяйкой даже толком не поговорил, сам не зная зачем стал оправдываться Алексей.

— Да ну что вы, солдата, не инвалида, да в любой дом на постой примут. Мужиков по пальцам, на пересчет. Еще и остаться просить будут, ежели съезжать надумаете. Ну, идемте, больше нам не отсидеться, вон с улицы уже все исчезли.

Алексей посмотрел в окно, за которым действительно уже не было ни одного ребенка. И не совсем понимая, о чем это Дарья Сергеевна говорит, решил доверится ей. Голову занимала единственная мысль, как и в какой момент, сказать, кто он такой на самом деле, получается, что он сам не желая того, не говоря ни слова, уже обманул. Ну, давай, давай, подталкивал он сам себя, выложи на стол фото с медалью, извинись, дел-то. Но что-то в нутрии самого тормозило и останавливало от этого шага. И вместо решительных действий Алексей как-то стеснительно:

— Давайте Дарья Сергеевна, я сначала схожу с жильем разберусь, приду и мы еще раз обсудим ситуацию, есть кое какие нюансы, да и документы оформлять не пять минут, так ведь? Алексей понял, что сам произвольно, не просто озвучил свои мысли по усыновлению, а вроде как принял решение. – Там мы уже и встретимся с Алешей, а то я, как-то, не готов, что ли.

Дарья Сергеевна встревожено взглянула на Алексея, и он прочитал в ее глазах немой вопрос, да не сбежать ли вы голубчик надумали, струсили?

– Да я приду, вы за это не переживайте, опережая любой вопрос нашелся Алексей, он машинально достал из кармана и положил на стол выписку с паспортного стола, удостоверяющую

его личность, — Вот я тут документ оставлю, ну чтоб обо мне плохо вы не думали. Колотит меня всего, успокоиться мне немного бы.

— Я понимаю, остановившись у дверей, уже с улыбкой на лице, произнесла Дарья Сергеевна. –Документы, это хорошо. И с оформлением это у нас не долго. Только давайте мы с вами договоримся о точном времени вашего прихода. Может так и лучше, я постараюсь и детей, и Алексеича, извините, она добродушно засмеялась, Алексея Алексеевича подготовить.

Держась за дверную ручку, Дарья Сергеевна, мило улыбнувшись: — А вы знаете, почему я Алешу, Алексеичем называю? И не дожидаясь ответа, продолжила. В сумочке, переданной с ребенком, документов не оказалась, ну почти не оказалось, только лист тетрадный, на половину исписанный, письмо это было, на фронт, теперь я понимаю – ответ это был на то письмо, которое подруги забрали, с адресом. А в письме, милый Алешенька, да еще, я с сыном в поезде еду. Ни фамилии, не отчества. Вот мы его и называем по отчеству. Мальчики именно так больше любят, чтоб называли. А фамилию на его шортах прочли, вышито было.

Выйдя из кабинета, Алексей заметил в конце коридора поспешно удаляющихся, с словами – идут, идут, детей. Дарья Сергеевна, вздохнув и покачав головой, не обронила ни слова.

Картина, представшая перед Алексеем по выходу из здания, не входила не в его, не в планы Дарьи Сергеевны. Перед дверьми, плотным полукругом, прижимаясь, друг к другу, стоял весь детский состав приюта. В гробовой тишине, дети постарше, держа малышей на руках, и за руку замерли в ожидании. Чего угодно, но Алексей ничего подобного представить не мог. Мир замер, и только более сотни широченно раскрытых глаз, с какой-то не ведомой мольбой детских душ, вцепившихся в него, тащили из последних сил, каждый на себя. Алексей невольно сглотнул и не в силах пошевелиться и отвести взгляд, смотрел на их. Маленькие человечки с взрослыми лицами, готовые в любую секунду сорваться и лететь к нему с распростертыми объятиями неведомого для самих счастья. Казалось, еще мгновение и напряжение достигнув своего апогея, разверзнет землю, и все полетят в трам-тарары.

Он стоял среди детей уже без тюбетейки, с вихром волос на голове и несколько приоткрытым ртом. Не узнать его Алексей не мог, это была маленькая копия друга. Нос, глаза и точно так же несуразно растопыренные уши. Они встретились взглядом и больше Алексей не видел никого. Миром правит Господь, подчиняя людей своей благодатной воле. Алексей на какое-то мгновенье забыл где, зачем, для чего он тут. Он видел лицо того, с кем он прошел невозможное, не вероятное. В тот момент, он сам не осознавая происходящего, пораженный сходством, обращался к нему, тому погибшему другу:

— Лешка, произнес он, глядя в упор, в полголоса. Но, для звенящей тишины, этого было сверх достаточно. Произнесенное имя, подобно молнии распарывающей, черное, грозовое, брюхо неба, уничтожающей малейшую тень, озаряя чем-то не земным, до жути завораживающим, было подобно посланной свыше благодати. С расширяющимися, до не вероятного глазами, наполняющимися слезой и задрожавшей челюстью, ребенок сделал два шага вперед и замер. Он обернулся на короткое мгновенье, как бы еще не веря, и извиняясь перед друзьями, выплескивая беззвучный крик ликования – Это же я, я Лешка, я и это мне!!! Затем переметнул взгляд на Алексея и воя нутром кинулся в объятия уже присевшего и готового принять, не многим отличающегося по состоянию, Алексея.

Они еще долго стояли в объятиях друг друга не в силах прервать этот момент. Алексей, прижавший к себе плачущую и подвывающую в такт прерывистого дыхания, ликующую, в слезах счастья, детскую душу, поставив для самого себя, жирную точку в сомнениях, как дальше жить. И маленький Алешка, из всех своих сил, на протяжении всего этого времени, пытавшегося выдавить из себя драгоценное слово – папа, но в распирающих душу эмоциях, сил хватало только на первый слог, после которого он, в сотый раз, стыдясь слез, утыкался в грудь Алексея.

Вот так, обобранные до нитки войной, две одинокие души, стали родными. Алексей, родное село которого фашисты сожгли не пожалев ни стариков, ни детей, оставив его одного на всём белом свете, да круглой сирота Алешка, сын погибшего фронтового товарища. Алексей так и не решился раскрыть себя, дав клятвенное обещание самому себе, что как только Лешка подрастет, он обязательно все расскажет за настоящего, родного батьку. За фронтового друга, нелепо погибшего от шального осколка мины.

PS: Первичное название рассказа было «Два отца». Своего сына Алексей Алексеевич назвал в честь своих отцов Алешей, а в его комнате всю его жизнь на полочке стояло фронтовое фото на котором улыбаясь стоят в обнимку два солдата, два Алексея, два его папы. И три раза в год он ставил перед фото стопочку с водкой накрытую кусочком черного хлеба, первая из которых приходилась на 9 Мая.

 

Геннадий Арбузов