Весна. Мясной Бор. Поиск.

За время вахты дорога от лагеря в лес уже хорошо просматривается. Даже человеку, попавшему сюда впервые, вряд ли удастся заблудиться. Каждый день сотни сапог и ботинок поисковиков топчут эту жидкую грязь, двигаясь на работу и возвращаясь обратно.

В лесу загадочная, сакральная тишина, которая, казалось бы, стоит в этих местах всегда. Но это не правда. Большая неправда. Природа, стараясь скрыть срам людей, убивавших здесь друг друга ещё совсем недавно, как могла спрятала следы их ужасной борьбы, этой страшной борьбы всех времен и народов. К примеру, посреди болотистой жижи возвышается небольшой холмик, поросший мхом, из которого выросла ёлка, а подойдёшь ближе, чуть расшвыряешь его ногой, и перед тобой кусок ржавого железа, искореженной гильзы снаряда.

Рядышком, как и положено, на солнечной стороне полянки, через которую проходит наша тропа, присыпанный листьями живёт своей жизнью муравейник. Муравейник этот особенный, и не под силу разворошить его ни зверю, ни человеку. Главным строительным материалом, каркасом так сказать для этого муравейника, стали рулоны проржавленной колючей проволоки, брошенные кстати. Для природы всё пригодится.

Ориентиром для проходящих является высокая, на редкость красивая для этих мест береза. Но взгляд человека, попавшего сюда впервые, устремляется не на берёзу, а на её ветви, в гуще которых птицами свито гнездо. Очень прочное гнездо, стальное; чуть проржавленное, но очень надёжное. Птичьим гнездом стала каска. Да, да, солдатский шлем бойца. Кто знает, может, обронил он её, а молоденькая берёзка, вырастая, потянула её за собой. И не одно поколение пернатых вставало на крыло с этого гнезда.

Дальше по тропинке упираешься в овражек, который нужно обходить, а присмотришься, да не овражек это вовсе, а сильно заросшая ряской и мхом артиллерийская воронка. Так и петляет протаптываемая из года в год эта тропинка, уводя человека всё дальше от цивилизации в чащу редколесья, кустарника и болот, которые то увеличиваются, грозясь поглотить любого осмелившегося их перейти, то уменьшаются, превращаясь в неглубокие чвакающие лужи.

Когда-то, как говорят, здесь был густой лес, место называется всё-таки Бор, а Мясным его назвали потому, что где-то рядом находились скотобойни, поставляющие свежее мясо в Петербург. Всё, что растёт сейчас – редкие осины, ёлки, иногда берёзы – это остатки былого леса, которые выросли заново там, где смогли, прорастая из железного лома и человеческих останков. Сам же лес сгорел под канонадой многомесячных обстрелов и бомбёжек, громыхавших во время войны. Когда война наконец-то покинула эту многострадальную землю, ужасная картина предстала вокруг. Изуродованная, перепаханная, отравленная смертью, многократно убитая земля. И везде трупы — зловонная каша разлагающихся мертвецов, лошадей, диких зверей сгоревшего леса, перемешанная сотнями тонн искорёженного железа машин, оружия, и всё это обильно посыпано крупными и мелкими осколками, нашедшими своих жертв, тут же распластавшихся в немыслимых позах.

Большая жатва для смерти – Мясной Бор, Бор сплошного мяса, только в разных нарядах. Вот по соседству мертвец в побагровевшем от засохшей крови полушубке. Рядом, буквально впритирку, ещё один, только в летней гимнастёрке и разбитых ботинках. А вот и ещё прямо на них первых двух, раздетый до нательного белья, но в валенках. И таких много, очень много, застывших, высохших, почерневших. Этот страшный пир смерти продолжался здесь с января по июль 1942, и на смену убитым студеной зимой шли погибать в летнем зное. И не кому было собирать и хоронить павших. Всё кругом на многие дали погибло и было предано забвению. Природа взялась сама хоронить всех тех, кто совсем недавно об этих местах даже не догадывался, посыпая их осенью одеялом из листьев, а весной разрастаясь молодой порослью. И не селились здесь люди, трупный запах разложений был мало того смертельно опасен, его зловоние стояло на многие десятки километров, снимая с насиженных мест, даже тех из местного населения, кто выжил в этом аду, чудом уцелев в военное лихолетье.

Весна 2011 года была поздней. Заезжающие в лагеря на вахту поисковики обнаруживали, что снега в лесу ещё немало, а земля во многих местах до сих пор под ледяным панцирем. Не беда, весеннее солнце сделает своё дело, земля станет пригодной для работы.

Лагерь разбит близ трассы Москва – Петербург, переходишь через неё, и в лес – петлять по самодельным поисковым тропам. Искать удачи и поискового счастья. С каждым днём оживление весной всё больше и больше наполняет эти места. Обильно греет солнце, появляются первые сухие участки, но при таянии снега всё больше и больше воды разливается по этим болотистым местам. Подъезжающий народ потихоньку выходит на работу. Туда же и мы. Знакомые с прошлых лет места. Остановишься, приглядишься, вспомнишь прошлый раскоп. Немного воспоминаний, и дальше туда, где уже был, и чуть-чуть туда, где казалось ещё не был, может быть, даже никто. В руках лопата и щуп с деревянной ручкой. Простая, монотонная работа. В который раз повторяешь механически одни и те же движения железным щупом, протыкая землю – насколько войдёт. Идёшь не торопясь, интервал протыкания не больше десятка сантиметров. Проходишь сотни раз уже пройденные кем-то места, чуть-чуть воткнёшь щуп в сторону, и всё бестолку. Работа простая, на удачу, никакой логики. Или почти никакой. Да, где-то здесь шли бои, погибали бойцы, значит, надо искать. А где искать: под той сосной или у той воронки? Вдоль той тропинки или у того холмика? Ведь каждого погибшего на карте не обозначишь. А значит, искать надо везде. Как говорят поисковики: «главное – зацепиться».

Бум. Опять бум. Щуп втыкается во что-то и отскакивает, останавливаешься, разрываешь сапёркой землю в этом месте. Хотя почти уверен, что напрасно, это не то, что надо, это не кость, на неё звук особенный, глухой, туповатый. Но сомнение есть, а вдруг… Увы. Чаще всего достаешь камень или осколок. И сам себе говоришь – знал же, что не то. И почти сразу оправдываешься, а если было бы то, а посмотреть поленился. И с этакими сомнениями каждый раз. А на дню сотни раз.

Как говорится, настоящего поисковика видно издалека. Неприметная, но добротная одежда, чаще простая. Глубокие, в основном высоко завёрнутые болотные сапоги, ибо в Мясном Бору в других делать нечего. Грубые, плотные штаны, куртка-непродувайка, не толстая (работать тяжело) чаще с капюшоном и обязательно головной убор, очень подходит вязаная шапочка. Сама одежда желательно в стиле милитари (камуфляж) – всё-таки работа по местам боёв.

И ещё руки. Ближе к концу вахты в цыпках как в детстве, с затёртой под кожу болотной грязью торфа и глины. Сколько не отмывай, всё равно, как у тракториста, вроде чистые, а посмотришь, хоть к Мойдодыру на неделю. Как не одевай всякие там перчатки, прорезиненные, медицинские, другие какие, чаще всего всё равно испачкаешься, обдерешься, зачерпнёшь водички за край манжеты, работать-то приходиться в воде. Да и неудобно в них, чувствительность пальцев не та, когда пытаешься что-то вытащить из воронки, в тине, да ещё из-под коряги, нечто, на что настучал щуп.

Настоящий поисковик работает там, где находит, там, где из сотен шансов на удачу не больше одного. Любая зацепка, любая складка местности, любой гнилой патрончик, валяющийся под ногами. И не важно, что зацепился стоя по колено в воде, и поднимать ты будешь этого бойца всю вахту, и скорее всего это будет «недобор». Это твой выбор, это твоя совесть, хотя совсем рядом всего в метрах трёх, ну может, четырёх, но на пригорке, твои друзья тоже зацепятся и будут поднимать одного за другим. А ты будешь тащить свой крест, стоя сапогами в ледяной воде, буквой зю, часами не разгибая спину, окоченевшими руками выгребая из воронки что-то.

Обед. Собираемся вместе, обязательно разводим костёр, когда что-то варим в котелке, когда просто так, для согрева души, да и подсушиться. Достаём нехитрый скарб из общего рюкзака, в основном консервы, что подешевле, одна-две луковицы, чёрный хлеб. Перекусили, перекинулись парой фраз, что у кого как, и опять работать. Однотонная работа щупом, идёшь — под ногами ржавое железо, какие-то гильзы, куски колючей проволоки и прошлогодняя сухая листва на небольших бугорках, а в основном кругом вода.

Присматриваешься, густой кустарник, ветви старые и сухие вместе с молодыми, на которых отчётливо видны распускающиеся почки. Продираешься в этом буреломе, втыкая под ноги щуп. Бац. Стук. Глухой, но очень сильный. Натренированный слух опровергает то, чего хочется. По-любому железо, не кость. В тысячный раз нагибаешься и ковыряешь лопаткой. Точно – железо, земля рядом «ржавая», значит, металл, большой. Рукой легко не вытаскивается. Разрываешь больше, ого, половинка от дегтярёвского пулемётного диска, кое-где даже патроны видны.

Интересно, кто ж это так диск разломил. Щуп втыкаешь чаще, нужно тщательно простучать это место. Вроде пусто, ещё раз и ещё. Нету. Жаль. Надо идти дальше, на всякий случай тыкаешь это место снова и снова. И, чёт стукнуло. Опять протыкаю землю в этом месте щупом, нет, пусто. Но чёж стучало? Земля капается глубже, берётся пошире. Лопатка упирается. Мысль – «Корень, нет, жестко. Неужто кость?». Достаю рукой, точно… Берцовая.

Кропотливая, тяжёлая, не терпящая суеты работа. Боец найден – это хорошо, но это пол дела. Теперь главное не пропустить весь хабр (всё то, что осталось при нём). А хабр слабый, что может сохраниться за семьдесят лет? Почти ничего. Управился за два дня. Расчищена большая площадка и потихонечку, стоя по колено в намешанной грязи, голыми руками перебираешь всё до мельчайших частиц. Что-то твёрдоё. Камень. Наверное. Нет, со ржавчиной, значит что-то железное. Оттираешь. Ничего не понятно. Тщательнее и что это? Какая закрутка на резьбе. Ни фига себе! Знак, орден? На обратной стороне еле выступают очертания круга мишени и звездочки. Сомнения нет – это же значок, это «Ворошиловский стрелок»…