Среди болот Малого Замошья

Такой для меня была та вахта. Были экспедиции и до нее и после, безусловно, каждая по-своему особенна, но та самая навсегда врезалась в память до мелочей, врезалась и не хочет отпускать, врезалась так, что в любую свободную от мыслей минуту она вновь заполоняет меня изнутри, всего и полностью.

Май. Утро. День отъезда. Погода обнажает у всех на лицах улыбки, но внутри каждого теснится тоска и грусть, что экспедиция подошла к концу, что мы уезжаем, а Они вновь остаются здесь, встречать очередное лето, смотря на лучики весеннего солнца сквозь болотную мрачную воду. Общее фото на память и мы грузимся, занимаем места в кузове и на крыше кабины гусеничного тягача, нас много, сидим очень тесно, переплетаясь с вещами, но это отчасти и дополняет нашу духовную близость. Я сижу на холодном металле крыши, слева сидит наш командир, справа Ваня Голодов, впереди Оксана Данилова, ныне Дьякова, и Серега Корпусов. Тягач тронулся, медленно набирая скорость по узкой затопленной талой водой дороге, и, наверное, мы, сидящие на нем, тоже чуть-чуть тронулись…умом. Тронулись умом, потому что едем домой, а душа наша никак не может оставить этот лес, эти болота, воронки и траншеи, наша душа остается здесь и уже наверняка не настанет момент, когда она сможет надолго вернуться домой, её дом тут, среди этого глухого таинственного леса, среди ржавой земли, среди этих заросших, заваленных дорог и тропинок, она среди этих солдат. Пересекая упавшие деревья и задевая брюхом землю, мы едем, а точнее сказать, плывем, так как вода порой проглатывает в себе мощные стальные траки гусениц настолько, что кажется, сейчас вот-вот затопит салон. Вода везде: в колеях и между ними, в воронках и на тропинках, лишь встречаются изредка небольшие возвышенности, как оазис среди пустыни. Возвышенности, значимость которых 70 лет назад трудно было переоценить, возвышенности, за которые в этих и других болотах нашей бескрайней страны полегли тысячи мужиков, молодых ребят, которые не успели вволю насладится улыбками близких, смехом и радостью, теплом домашнего очага, кто-то из них был еще совсем мальчик, кто-то уже стал отцом, а кто-то и дедом, и все они стали одной большой семьей на этом болоте. Мы едем уже 20 минут, а ехать еще столько же. Едем по таким местам, над которыми, кажется, сложно даже на самолете лететь, не то, что идти. А Они смогли, смогли идти, и не просто идти, а стоять насмерть под колесами «немецкой машины».

Глядя в густую чащу, видишь, как пехота строит гать, чтобы преодолеть очередной метр болота, вот уже по гати на руках бойцы тащат пушку, потрепанную в боях, где-то солдаты, обутые в валенки, по колено в ледяной воде несут на себе снаряды на передовую, а вот везут раненых, стонущих от адской боли, и этот стон эхом доносится до нас сквозь время. Мы проезжаем несколько воронок в один ряд, вдоль дороги, очень кучно били. Смотрю на них и вижу, как начался артобстрел, и люди из последних сил бегут по укрытиям, прильнув к земле. Конечно, не на самом деле вижу, а внутри себя все это вижу. Смотрю на заросшие затопленные ямы в валежнике, а вижу, как люди разбегаются в надежде спастись, и вот кто-то немного не добежал, чуть-чуть не успел и лег, навсегда плотно прижавшись красивым молодым лицом к серой траве, пробивающейся сквозь мутную гладь воды. О чем Он думал, когда погибал? О маме? О том, что даже не успел побить врагов? А может быть, о девушке, с которой Он хотел прожить всю жизнь? Мы едем мимо этих воронок, а Он там лежит…один. Лежит уже почти 70 лет. Лежит, смешавшись с черноземом, растворившись в воде, но лежит…и ждет, когда придут и за Ним. Когда сквозь зелень листвы, слегка задрав моховое одеяло, Он вновь увидит солнце и чистое голубое небо, за которое отдал свою юную жизнь.

Они лежат тут везде, до сих пор не найденные, редко поминаемые там – на большой, яркой, цветущей земле, за которую ничком пали в это болото, на которое никто и никогда, кроме нас, не придет, никто не положит венки и охапки алых гвоздик к Их изголовью в теплый майский день. К изголовью тех, кто сделал для нас этот день праздником, кто подарил нам самое дорогое, что у него было.

На этом болоте невероятная тишина и ощущение, что можно даже услышать как набухают почки на деревьях, такое ощущение у меня было дважды, второй раз было в Вороново. Был последний рабочий день и второй, как мы поднимали солдата, я на секунду поднял голову вверх, было ощущение, что я в другом мире, кругом просто сказочная тишина, даже кончики разноцветных осенних деревьев не шевелились, ни одно, даже легкое дуновение ветерка не содрогало воздух, облака остановились, и время остановилось вокруг, будто мир замер и сама природа, сама вселенная скорбит оттого, что мы вновь покидаем этот лес, покидаем на долгую снежную зиму.

Мы приближаемся к выезду из леса, над головой простирается огромная голубая масса с белыми перистыми пятнами, даже глаза начинает резать от такого количества света, перед нами поле, на горизонте которого уже виднеются дома Малого Замошья, и даже прохладный ветер, сильно дующий с поля, не может привести нас в чувство от мысли, что две недели позади. Мы уезжали будто из другого мира, и будто лес – это проводник в прошлое, из которого не хочется возвращаться, а хочется возвращать. Загружая вещи в УАЗик, мы уезжали молча, с грустью считая километры за окном. Мы уезжали, видя, как люди суетятся в городах, даже не подозревая, что Они совсем рядом. Они – кровью своих горячих сердец отстоявшие для нас эти города. Мы уезжали. Уезжали, чтобы вновь вернуться туда.

Михаил Кузнецов