Пуговки на шинели

Сегодня мы снова на воронке.

Той самой, где вчера обнаружили останки бойца Красной Армии. Южный край которой услан ковром отстрелянных советских гильз и патронов. Вчера ушли отсюда в восьмом часу вечера, унеся в большом пакете примерно шестьдесят процентов бойца.

Сегодня примчались доделывать начатое. Работы для двоих много. Вчера за шесть часов трудов отработано чуть больше одной пятой воронки, и мы уже понимаем, что дня три-четыре проведём именно здесь. В том, что боец весь здесь, сомнений никаких, надо только тщательней перебирать землю. Так хочется найти медальон, если он у него был! Сил никаких нет. Правильней сказать, так стыдно будет по поспешности или лени его пропустить, не приведи Господи. Поэтому перебираем неторопливо и аккуратно. Вперемешку с гильзами идут позвонки. Я их вчера достал полтора десятка. И Светлана, работающая правее, примерно столько же. У обоих ощущение досады, что, к своему стыду, не знаем, сколько их точно в человеческом скелете. Мысль о том, что здесь — ни один боец, появляется сама по себе. Но пока нет этому точных подтверждений, гоним её прочь. К сожалению, пока больших костей мало. Одна бедренная и руки, состоят из многих фрагментов. Бедренная — из пяти, а кости плеч и предплечья — половинчатые.Что же должно было произойти, чтобы вот так раздробить самые крепкие кости скелета, притом — на столько частей? Никакой фантазии не хватает.

Света в очередной раз запускает руку в жижу под ногами и достает очередную кость.

— Ключица, — однозначно определяет она, рассматривая её зигзагообразную форму.

— Как ключица? — отрываясь от своего места, задаюсь вопросом.

— Сам гляди, — и она протягивает её мне.

— Третья, — говорю я, — и мы с волнением смотрим друг на друга.

— Вот и подтверждение.

У человека их две, и наличие третьей говорит о том, что солдат здесь не один.

Волнение снова заползает в душу: второй или только его часть? Может, что-то «прилетело» от взрывов? Вокруг столько воронок. Я, собрав обеими руками перебранную землю в кучку и слепив в комок, выбрасываю ее на край воронки.

Отвал на краю растёт с неимоверной скоростью. Перебрали-то совсем ничего, а с краю земля того гляди в воронку сваливаться будет. Да и через этот «холм», из воронки перекидывать землю становится тяжеловато. Вылезаю из воронки с лопатой, чтобы откидать землицу подальше.

И тут, как шпилька в мозг: этот край воронки из нас никто не проверял. Не знаю, но так часто почему-то выходит — сваливаешь землицу при раскопе именно туда, где в дальнейшем приходится раскапывать. А порой — и не по разу. Вот и ворочаешь отвал, то в одну, то в другую сторону.

Воткнув лопату в отвал и вооружившись щупом, начинаю проверку у воронки. И вот те-на! Не без удивления тут же натыкаюсь на останки — два ребра и два позвонка.

— Вот вам и здрасьте, — невольно вырывается у меня. Света, поняв всё без объяснений, вопросительно смотрит на меня:

— Давай подымайся, моё солнышко, наверх, пока не проверим всё у воронки, — в ней работать невозможно — перебор девать некуда, — и Света без слов собирает расставленные в воронке спирали от проклятущих комаров, подымается на северный край воронки.

А я оттаскиваю поросшие мхом старые поваленные деревья.

— Давай передохнём, — предлагает Света, — а то как пришли, ещё не отдохнули ни разу. Я гляжу на часы навигатора и с удивлением понимаю, что мы в работе действительно три часа, без перекуров.

До нашего вчерашнего места отдыха перед этой воронкой — метров пять-семь. Это далековато, и я начинаю высматривать в округе бревнышко для «посидеть», которое можно было бы подтащить поближе. Нет, во всей ближайшей округе — только поваленные деревья. Их тащить не с руки, а на распил жалко время тратить. И тут вспоминаю, что, когда заходили в лес, видел несколько напиленных при расчистке просеки берёзовых чурбачков. Мы выдвинулись туда и принесли каждый себе по прекрасному лесному креслу. Теперь и покурить можно, сидя, это куда удобней, да и ноги немного отдохнут. Пока сидим, прикидываем объем предстоящей работы.

— Придется зачищать примерно метров шесть, а то и все десять — это часа на три-четыре. Значит, в воронку только к вечеру, не раньше, — пытаюсь предположить я.

-Размечтался. Надо постараться хотя бы половину воронки сегодня проверить, курить поменьше, работать побольше, не на курорте. Да, да, совочек не забудь, — подводит итог моим рассуждениям Света.

— Пошли. За обедом отдохнём, — и мы покидаем наши удобные лесные кресла.

Геннадий Арбузов

Работа на краю воронки сразу начала давать результаты. Практически все останки шли в верхнем слое небольшого лесного дёрна. Работать придётся лопатой. Лесной дерн — это вам не болото, где руками и пилочкой удобней орудовать. Местами кажется, что весь он состоит из корней, которые разорвать руками невозможно.

Попробовав сначала пилочкой и секатором, переходим к лопате. Практически это выглядит просто. Вырубая небольшие квадраты, отрываем их от земли и «трусим» до полного изучения. Военный слой совсем рядом. Даже удивительно, что за семьдесят лет он вырос всего пяти сантиметров. Местами останки практически подняты корнями на поверхность. Достаточно сдвинуть слои листвы за последние два-три года, — и они видны. Странно, как их до сих пор никто не обнаружил, ведь по раскопам и тропам видно, что по этим местам прошла ни одна сотня поисковиков.

Три часа работы — и на краю воронки солидная гора костей. Части черепа, рёбра, руки. Всё изрядно поломано. Нет ни одного целого ребра. А ведь корни кости не ломают. Они могут их растащить, и растащить иногда на три-четыре метра, но не поломать. Значит, здесь что-то иное произошло. Из всех предположений самое вероятное — танки.

Ветераны рассказывали, что немцы патроны любили экономить, давя раненых гусеницами. Возможно и так. От простого представления подобного — мурашки по коже разбегаются. Только что трухлявые стволы в сторону откинул, они, наверное, помнят, как тут было. Им, довелось, и видеть, и слышать этот ужас.

Вот и фрагмент плеча, руки идут. Да, досталось тебе солдатик. Из трёх частей твоё плечо сегодня состоит, и все части его на расстоянии десяти-пятнадцати сантиметров, растащило их за годы. Сломай кость позднее, рядышком бы они лежали. Значит, по живому ломало. Кричал наверно? На помощь звал из последних сил.Хотя о чем это я?

Когда по тебе танком только на одно слово сил и хватит: МА-МА! МА-МОЧ-КА! Уж лучше пуля сначала, что б, не по живому. Может, хоть в этом тебе повезло.

Я закуриваю и отхожу чуть в сторону. Надо успокоиться. Сколько подъёмов, и каждый раз невольно воображение рисует возможную картину тех жутких событий. И как это у иных получается, быть спокойными?.. Привычка? А к такому вообще можно привыкнуть? -

Нам вот за десять лет привыкнуть не удалось. А кому-то говорят, даже ещё и шутить на эту тему удается… Нам в такие часы не до шуток.

Мы между собой во время подъемов общаемся только на перекурах. Не идут на ум никакие слова, и мысли только об одном — не задеть бы останки инструментом, да не поломать их ещё больше. Умом, конечно, понимаешь, что солдатик уже не чувствует боли...

Но то — умом, а сердцем… Иной раз нечаянно кость заденешь — будто себя рубанёшь. Как током через всё тело шарахает. Как это назвать, не знаю. Слабостью, сентиментальностью, или нервы ни к черту не годны? Но, что есть, то есть.

Светлана дошла раскопом до большого камня в трёх метрах от края воронки и вот он. Камень не позволил корням растащить останки. Наоборот, подымаясь из глубины, он всей своей мощью сгрудил большую часть скелета по своему краю. «Классика», позвонок к позвонку, косточка к косточке, как и должно было быть. Только всё раздавлено сильно.

Мы прервались на обед, пора и перекурить немного. И спина и ноги уже начали «поругиваться» у обоих за наше усердие.

Расположившись на принесённых чурбачках, я принялся за приготовление чая. Налил в котелок водички, кинул туда заварки и разместил над пламенем зажженной спиртовой таблетки. Открытую банку тушёнки приставил к краю котелка, из под которого выскакивали язычки пламени. Получилось очень даже красиво.

Светлана пыталась поудобней устроиться на лесном кресле, но ей всё время что-то мешает. То чурбачок под ней накренится — вправо, влево, то, едва усевшись, выпрямит ноги, как какая-то сила будто толкает её в сторону. Я даже пошутил тогда: это солдатик толкает, торопит, не даёт расслабляться.

Минут через пять Света устроилась, и мы, извинившись перед солдатиками за перерыв в работе, пообедали. И действительно, как-то неудобно на душе, перед солдатами, которые в окружении сухарной крошкой да древесной корой питались, тушёнку «трескать»…

Перекурив после позднего обеда, мы спустились в воронку, и на северном её скате подняли ноги нашего бойца.

Слава Богу, разрешился и вопрос: кого поднимаем. Останки без личных вещей бойца всегда настораживают: чьи они?

Бои здесь шли немалые, вся земля была усеяна трупами — как наших бойцов, так и вражеских. Немцы, конечно, тоже солдаты, но не наши. Сюда их никто не звал. И мы здесь не ради них, в болотах копаемся. На душе сразу легче стало, когда рядом с ногами нашли части ремня с застёгнутой пряжкой, кожаный подсумок с патронами от «мосинки», и части шинели. А главное, пуговки этой шинели. На них виднелись родные пятиконечные звёздочки. Ни медальонов, ни подписных личных вещей мы так и не нашли. Предстояла работа ещё примерно на половине воронки и мы продолжали верить в то, что если не мы сами что-то откопаем, то, может, солдатики каким-либо образом подскажут свои имена?..

Два бойца — это уже хороший результат, а впереди ещё уйма времени. Может, и ещё кто-то из бойцов пожелает нам довериться. Третий день вахты… Дай Бог, дай Бог.

АРГиС