БАБАХ

Щенок жалобно выл на одной ноте, уткнувшись черной мордочкой в снег и закрыв голову передними лапами, а задние поджав под себя. Выл с надрывом, с неизмеримым горем, словно маленький ребенок, оплакивающий мать. От страха, от ужаса, который творился вокруг него и с ним одновременно. Пушистая шерсть на боках вздрагивала с каждым новым хлопком петарды, брошенной в него. Он пытался все сильней и сильней сжаться в маленький комок, чтобы его не достали эти страшные стреляющие штуки, которые с пьяным хохотом бросали в него двое двуногих нелюдей. Он почти ослеп от ярких вспышек и боли. Убежать он не мог. Веревка, привязанная к дереву крепко держала его за ошейник и не давала ни малейшей надежды спастись. Снег рядом с ним весь был в желтых пятнах мочи и кое-где красный от крови.
Сначала он даже не понял, что же это такое хлопнуло рядом с ним. Он взвизгнул, отскочил в сторону и попытался убежать. Но веревка не пускала. А потом начался ужас. Петарды одна за другой рвались у его ног, на спине, на голове. Выжигая в чёрно-рыжей шерсти проплешины, обжигая кожу. Гарь и дым вонзались в нос и глаза. Он визжал, рвался изо всех сил сбежать, прыгал из стороны в сторону. А двуногие громко и весело смеялись над его тщетными попытками освободиться. Каждый его вопль еще больше раззадоривал их. Петарды летели в него одна за другой. Он даже несколько раз пытался куснуть их, но в один момент сильный хлопок очень больно ужалил его в язык. Полилась кровь. От боли и дикого животного ужаса щенок завыл что было мочи. Вложив в этот, не то визг, не то вой, всю силу маленького неуклюжего тела. Пьяный хохот был ему ответом и приговором одновременно. Силы оставляли его. Страх! Дикий запредельный страх неминуемой смерти! Он уничтожил его волю и попытки бороться за жизнь. Да и как?
За три месяца, что он жил на белом свете он еще не получил опыта выживания. Он не знал, что двуногие могут быть настолько жестокими. Щенок уже смирился со своей участью и просто плакал. По своему, по собачьи. Вмещая в свой предсмертный вой всю тоску по своей жизни, оказавшейся такой короткой. В ушах стоял сплошной звон от хлопков. Он закрыл лапами морду и полные слёз глаза, и тихо выл, ожидая своей участи. На взрывающиеся петарды он уже почти не обращал внимания. Лишь слегка вздрагивал, когда они падали прямо на него. Но убежать уже не пытался… Внезапно хлопки прекратились. Щенок слышал только свой плачь. Да еще какую-то возню рядом с ним.
Если бы он открыл глаза, то увидел бы, что те двуногие, которые так бурно только что веселились, лежали в сугробе. Уткнув свои морды в снег. А над ними стоят двое других. Такие же, на двух ногах. Пресекающие все попытки лежащих, не то что подняться, а даже пошевелиться. И вот ведь странно. Лежащие скулили и выли теперь еще громче, чем он. А стоящие что-то по своему им коротко и угрожающе резко говорили. Один из них подошел к щенку, присел рядом, протянул руку и дотронулся до подпаленной шерсти. Пёс в последнем порыве борьбы за жизнь взвизгнул и собрав все оставшиеся силенки попытался отскочить. Но тут же свалился без сил. Руки двуногого нашарили веревку, развязали узлы и подняли щенка над землей. Он сделал еще одну попытку вырваться, но руки крепко прижимали его к груди двуногого. И израненный пес вдруг понял, что он спасен. А потом его куда-то понесли. Щенку уже было все равно, куда его несут и что с ним произойдет дальше. Лишь бы подальше от страшных громких хлопков. От слепящих вспышек и гогота пьяных нелюдей. В такт шагам пёс постепенно успокоился, уже не выл, а лишь слегка поскуливал. Заплаканными глазами смотрел с надеждой в лицо двуногого спасителя. Старался глубже забраться к нему под куртку. А потом постепенно затих и уснул. Во сне внезапно вздрагивая и скуля от только что пережитого ужаса.

Человек и собака грелись возле вечернего теплого костра. Лес поскрипывал стволами, потрескивал сухими сучками. Ночные птицы то ухали, то что-то кричали. Жизнь шла своим вечным чередом. При свете налобного фонарика человек что-то писал в бумагах, разложенных у него на коленях. Большой, чёрно-рыжий двухгодовалый кобель немецкой овчарки примостился возле его ног и сладко подремывал. Иногда приоткрывал глаза, словно проверяя, тут ли хозяин?
Человек что-то бормотал, задумывался, перелистывал и проверял свои записи, снова что-то помечал. Наконец он встал, сложил все бумаги в папку, убрал в портфель и произнес, обращаясь к собаке.
-Ну что, Бабах? Славно мы поработали? Скажи!
Барбос мигом проснулся от голоса хозяина, сел напротив и преданно посмотрел в глаза человеку. Наклоняя умную морду то в одну, то в другую сторону. Человек привык разговаривать с собакой, словно с равным себе. А пёс привык к голосу хозяина и по его интонациям пытался уловить, что тот хочет ему сказать. Судя по удовлетворенному тону хозяина, все с ними было хорошо. Барбосу этого было достаточно. Лишь бы оно всё так и было — хорошо. Он положил морду человеку на колени в ожидании ласки и прикрыл глаза. Человек поглаживал его по голове и продолжал говорить.
— Вот и всё, закончились наши отпускные две недели. Завтра домой поедем. Хочешь домой? – он потрепал пса по загривку.
– Завтра лагерь снимаем и возвращаемся. Протоколы заполнены, отчеты написаны, акты оформлены. Он приподнял морду собаки, наклонился ближе к чёрному влажному носу и, глядя в глаза, добавил с улыбкой. – И даже два медальона прочитаны.
Барбос лизнул его в нос. Человек не стал уворачиваться, а только лишь зажмурился по привычке. — Ну а теперь пошли спать – скомандовал он и направился к одной из многочисленных палаток поискового лагеря. Пёс послушно проследовал за человеком и привычно улегся возле входа в палатку, чутко охраняя сон хозяина.

Александр Савельев