ОТЦЫ. ОТЧЕСТВО. ОТЕЧЕСТВО.

«Почему зимнее небо в книгах часто называют холодным?». Он лежал в тоннеле окопа и смотрел вверх на звезды. Они мерцали, словно живые, и будто переговаривались между собой, с улыбкой обсуждая маленького человека, большими карими глазами неотрывно смотрящего на них.

Иногда совсем рядом, из немецких траншей, взлетали осветительные ракеты, с шипением разбрасывая искры в небо. Ракеты как будто пытались дотянуться до высокого-высокого неба и занять место рядом со звездами. И тоже превратиться в звезды?.. Конечно, нет. На минуту залив исполосованную траншеями, воронками, проволокой землю своим холодным мертвым светом, ракеты угасали, так и не дотянувшись до бездонного ночного неба.

Так и враги не дотянулись до Ленинграда. Зарылись в мерзлую землю на окраинах и встали, обессилено выдохнув тысячами убитых глоток. И мы выдохнули. Выдохнули еще бо; льшими тысячами, но встали. Встали навсегда.

Зябко кутаясь в короткий матросский бушлат, обняв длинную и несуразную — как ему, моряку-балтийцу, казалось, винтовку, он смотрел на мерцание звезд. «Эх, вот бы ППД, как у мичмана! Или, на крайний случай, СВТ. Я бы им задал».

Подумав о своей «трехлинейке», он тут же вспомнил отца: «Как он там? Наверное, уже на фронте». Отец бил немца еще в ту войну. В Мировую. Жаль только, мало о ней рассказывал. Все отшучивался: мол, на войне их пивом угощали. С клёцками свинцовыми. «Где он? Интересно, он видит такие же звезды? Если на нашем фронте, то да. А если на другом? Эх, вот бы они ему от меня привет передали…».

Зябко. Напиханная в матросские ботинки газета спасает только в первый час. В этих прогарах по палубе хорошо бегать и в отсеки въезжать — не скользят, ход кожаный. А тут, в пехоте, не шибко. А валенки не подвезли. Да и не подвезут уже, поди: выбивает бригаду. Скоро и одевать некого будет. Эх, отец! Не научил ты военным премудростям. Может, в твоей нелегкой солдатской жизни был какой рецепт от этого пробирающего до костного мозга холода...

Шорох. Но это не оттуда, не с вражьей стороны. Это кто-то свой по траншее скребется. Мичман…

«Володька, сменить некем, извини. Спят все. Да и сколько тех всех, сам знаешь. На вот, сухарь помусоль. И вот ещё – тол привезли. Зачем? А я знаю!? Гранат-то у кого нет, а у кого по одной осталось. Вяжи проводом шашки к гранатам и швыряй. Завтра опять попрут». И исчез, только ручеек песка по стенке траншеи не дает сомневаться, что командир и правда был тут.

Небо розовело на востоке и он понимал, что фронтовая тишина, нарушаемая лишь очередями дежурных пулеметов и шипением осветительных ракет, вот-вот взорвется. Взорвется шелестом снарядов, ревом сирен «юнкерсов», лязгом танковых гусениц. И опять будет рваться враг к Ленинграду. Но с каждым днем этот порыв все слабее. Все чернее обмороженные морды вражеских солдат. Все смешнее и несуразнее их укутанные в разное тряпье фигуры. Все больше воняющих горелой резиной, бензином и человеческим мясом черных коробок немецких танков на поле. Но и черных запятых и точек в матросских шинелях и бушлатах на поле все больше…

Он смотрел на исчезающие в свете набирающего силу дня звезды. И умолял их остаться. И сохранить эту почти мирную ночную тишину. Ведь на войне свет звезд совсем не холодный, потому что ночная тишина под их светом напоминает мир.

***
…Его так и нашли в передовом окопе боевого охранения — в обнимку с винтовкой, под головой вещмешок с нехитрым солдатским скарбом: пара гранат РГД-33 и связанные проводом толовые шашки. Он так и смотрел пустыми уже глазницами в небо. В мирное августовское солнечное теплое небо. А в них, в этих черных провалах вечной вселенной каждый из тех, кто нашел его, увидел черное звездное небо двенадцатого ноября 1941 года.

Вчера мы проводили его и еще 165 его товарищей туда — по радуге в небо. Хотя, наверное, они уже давно там. И, может, это их глазами смотрят на нас звезды. И потому для нас они не холодные.

Долг у меня перед ним. И не только тот долг, который за нами, нормальными людьми, перед ними всеми, а еще свой долг. Личный. Я давно должен был написать про него, про краснофлотца Корявахина Владимира Александровича, 1920 года рождения, погибшего у поселка Тельмана на подступах к Ленинграду двенадцатого ноября 1941 года. И о его отце — Корявахине Александре Ивановиче, РУССКОМ СОЛДАТЕ, прошедшем обе мировые войны.

Должен был и не мог. Не мог, потому что не понимал, что именно своими судьбами они, эти два солдата, отец и сын, хотели мне сказать. Не мог, потому что знал, что есть что-то очень важное и боялся пропустить это важное. А вчера, когда на братскую могилу его и его товарищей опустились десятки ладоней ребят-поисковиков — чтобы согреть их холодную могилу своим теплом, понял. Понял, быть может, потому, что и моя ладонь почувствовала это простое, человеческое, редкое в наше холодное время тепло. Или, может, он оттуда нам сказал…

Что я понял? Вспомнил, что это именно у его траншеи и у блиндажа, где лежали его товарищи, гражданин неопределенного возраста ревел белугой, глядя в их пустые глазницы: «Закапывай! Это моя земля! Я собственник!». Гражданин не видел в этих бездонных черных вселенных ни ярких ноябрьских звезд сорок первого, ни огненных строчек «трассеров», метущих снег от всего живого, ни яркого белого холодного света ракет… Ни ИХ — таких красивых и чистых — лиц. Он видел только себя и свое.

Знаете, почему только у русских есть имя и отчество? И почему сейчас на «бейджиках» каждого, от уборщицы до топ-менеджеров крупных корпораций, написано только имя? Потому что у нас хотят отобрать наших отцов. А, значит, и наше Отечество. Вспомните, кто постарше! Раньше даже молодого, но уважаемого человека называли по имени-отчеству, всякий раз невольно напоминая ему об уважении к его Отцу. Пожилого, опытного человека, который априори уже сделал многое для своей страны, с уважением даже не называли, а ВЕЛИЧАЛИ по Имени и Отчеству. Всякий раз, отдавая дань памяти отцу уважаемого, заслуженного человека.

Ведь если вдуматься, каждому должно быть приятно, когда в его имени упоминается его Отец. А сейчас? Сейчас седовласые, сорокалетние Васи, Пети, Миши в беленьких рубашках, с лоснящимися от натянутых улыбок лицами встречают тебя везде, куда бы ты ни зашел – в офисе, в магазине, в мастерской.

У нас воруют память о наших отцах и уже почти украли память о дедах и прадедах. Человек, забывший отца и оставшийся в тридцать лет Васей, Петей или Витей — просто потому что «так принято», никогда не вспомнит о своем деде, потому что позволяет и отца-то собственного не помнить. А позволяет потому, что или не достиг он ничего, чтоб уважали, или купили его. И заплатили просто за «имечко» — в нагрузку с тачкой, хатой, отдыхом за кордоном с девками, вином и золотой цепью на шее.

Потому и могут они визжать «зарывай», что дико страшно взглянуть в вечность пустых глазниц своих предков. А раз так, значит, правы эти мужики и парни, женщины и девчонки в брезентовых брюках и куртках. Ведь и правда там, дальше, спросят. Спросят просто потому, что наши Отцы — это и есть наше Отечество.

…Вот что хотели нам сказать солдаты Владимир Александрович и Александр Иванович Корявахины, Отец и Сын.

Сергей Мачинский