Солдатский крест

Солнце. Наверное, уже осознавшее всю бесполезность попыток расплавить землю. Но упорно продолжающее вонзать свои лучи в искореженную боем поверхность безымянной высотки. Ни ветерка, ни облачка. Над еще совсем недавно хорошо укрепленными позициями висит тишина…

А тишина эта на войне бывает очень разная. Бывает долгожданная, словно умиротворяющая, которую после грохота взрывов и визгливого пения (как любят описывать это классики военной прозы) пуль и осколков можно слушать с наслаждением, неспешно затягиваясь ароматной цигаркой или заполняя порожний диск нагревшимися в теплом воздухе патронами… А бывает другая тишина. Гнетущая. Настораживающая. Вымораживающая. Заставляющая без нужды в очередной раз поправлять ремень, проверять разложенные в небольшой земляной нише запасные обоймы и ручные гранаты. Когда прищуренные глаза в тысячный раз оглядывают горизонт, а в голове бьется назойливым маятником одна только мысль: «Ну скорее бы уже пошли, гады… нету сил ждать вас!»

Вниз с высотки черным закопченным зрачком ствола смотрит пушка. Снарядов к ней уже нет. Возле орудийной станины — опустевшие ящики и звенящая куча латунных гильз, ослепительно бликующих от щедрого июльского солнца. Неподалеку, откинув в сторону правую руку, замер командир орудия. Голова замотана грязным от пыли и кровяных струпьев бинтом. На груди – черно-кровянистые засохшие сгустки. Левая рука почти по самое плечо оторвана. Отброшенный взрывом, он так и не закрыл глаза. Они продолжают недвижно смотреть в яркое небо…

Кривящийся от боли сержант, перетягивающий лоскутом собственной нательной рубахи простреленное предплечье. Соленые струйки едкого пота промывали светлые дорожки на грязном от пороховой копоти, дыма и земли лице. С трудом завязав концы самодельного бинта, поудобнее установил «дегтярь» с уже початым диском. Один в запасе, три «лимонки», винтовка да подсумок с обоймами – вот и все солдатское богатство… Он прекрасно понимал, что с этой выжженной боем и солнцем высоты уже никуда не уйдет. Понимал, что никакого чуда не будет. Это стало ясно уже давно, когда их осталось трое возле единственного орудия. Чувств не было никаких. Ни волнения, ни страха. Даже боль в пронзенной пулей руке и шум в голове от недавней контузии воспринимались как-то отстраненно, будто связанные с кем-то другим.

В пяти метрах навсегда застыл хозяин винтовки. Упавший лицом вниз после длинной очереди, прошедшей через грудь и живот. Гимнастерка на спине вся в рваных черно-красных пятнах. Поодаль – еще бойцы. Свой бой уже завершившие. Россыпи стреляных гильз. Пустые винтовки и автоматы. Каски, давно потерявшие глянец, и у многих пробитые. И над всем этим – настороженно застывшая, недобрая тишина...

Машинально проведя черными пальцами по груди, сержант почувствовал что-то небольшое и твердое в левом кармане гимнастерки, где носил комсомольский билет. Осторожно отстегнул пуговицу, вытащил… маленький медный крестик. И сложенную половинку тетрадного листка в косую линейку. Пересохшие губы тронула слабая улыбка. Бабушка… Накануне отправки новобранцев она упросила взять это с собой. И сказала: «Коли совсем тяжко будет, читай. Господь не оставит». Надевать крестик он не стал, конечно (еще не хватало, комсомолец как-никак!), но, не желая огорчать, сунул в карман. «Вот ведь, не потерял, смотри-ка», — подумал, разворачивая листок. Воспаленные, слезящиеся глаза с трудом разобрали полуистершиеся слова: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние твое… победы православным христианам на сопротивныя даруя…»

Перечитал еще раз. Вспомнил, как старушка часто шептала кажущиеся странными слова молитв. Как плакала, когда в их родном городке закрыли храм. «А ведь меня тоже того… крестили вроде бы». Подняв голову, увидел тела товарищей, застывших в последнем движении. И вдруг…19-летний комсомолец вздрогнул. Стащил с головы выгоревшую до белизны пилотку с рубиновой звездочкой и провел ею по лицу, по заблестевшим вдруг глазам. Оглянувшись, точно кто-то мог увидеть, неумелым и неуверенным движением сложил вместе три пальца правой руки и коснулся ими лба, пряжки ремня, правого и левого плеча. «Спасибо, бабушка…», — шепнул он, пряча в карман с комсомольским билетом медный крест… Прильнул к пулемету. Выдохнул хрипло: «Ну, подходите… на всех хватит!»

Его последний бой растянулся на десятилетия. Как и у остальных, оставшихся на той высотке. Расстрелянных, разорванных осколками, засыпанных землей в перепаханных плугом войны окопах. А через 74 года другой 19-летний парень, стальным наконечником полутораметрового щупа попадет прямо в руку. Простреленную немецкой пулей. Ткнет еще раз, а в ответ звякнет пряжка солдатского ремня. И среди костей навсегда 19-летнего сержанта его ровесники вместе с пряжкой, несколькими пуговицами, россыпью гильз и ржавой винтовкой, покореженной взрывом, обнаружат маленький кусочек меди, потемневший, окислившийся. Бабушкин крестик… На воинском захоронении, под большим крестом, станет одним защитником Родины больше.

Он не носил на шее креста. Но свой крест солдата вынес с честью. «Со святыми упокой, Господи, души усопших воинов Твоих…»