Серый день

Дождь, капли, не долетая до ярко-зеленой травы, разбиваются о такие же ярко-зеленые изумрудные листья деревьев, облака, пытаясь окутать серой дымкой лес, упираются в блестящие от воды листья деревьев, разлетаются веселыми брызгами, наполняя мелким туманом и капелью тихий лес. Птицы, попрятавшись в гнездах, ведут свой бестолковый недовольный разговор. Звуки дождя не имеют здесь монотонности и грусти, дождь шумит. Ручьи, наполняясь водой, шумят как полноводные реки, на изгибах своих течений, собирая коричневую пену на черной воде, несут в своих водах кораблики сухих веток, играя с ними, как «взрослые», большие реки играют кораблями и именно эти лесные безымянные ручьи делают эти реки великими.

тягач поисковый отряд

Грязный, обляпанный тиной, листьями и грязью тягач, как огромный болотный зверь пробирается по старой фронтовой дороге, разбрасывая вокруг огромные куски черной грязи. Его зеленая броня отмыта как на мойке летним дождем и как холст одуревшего от радости ощущений художника покрыта разноцветными пятнами желтых прошлогодних и свежих зеленых листьев, комками черной и рыжей глины. На этом зеленом холсте добавляя еще больше сюрреализма в эту картину люди в разномастных камуфляжных костюмах.
Их лица напряжены, взгляды сосредочены и направлены куда-то вдаль. Если встать на пути вездехода и посмотреть в эти глаза, то наталкиваешься на стену единой, непонятной, но почти физически ощутимой силы единения общей целью и общей задачей. И ты понимаешь, что они, глядя вперед на разбитую колею фронтовой дороги, видят одно и тоже.
Взгляды взрослых умудренных жизнью и опытом глаз, детских, совсем юных, невинно-простых, юношеских по-доброму легкомысленных, молодых пренебрежительно смотрящих и демонстративно независимых, все эти взгляды видят здесь одно.

Тягач ныряет в глубокую вымоину и тяжелая ветка, как живая рука огромного великана, сбрасывает на суровый экипаж несколько литров дождевой воды, как-будто специально накопленной для этого случая на больших зеленых листьях клена. Все это богатство достается самому маленькому и щуплому члену экипажа, лица на долю секунды теряют свою сосредоточенность и тут же как вспышка огромного фотоаппарата озаряют лес добрыми улыбками, а тишину его чащи задорным, добрым, простым, без злорадства и ярости человеческим смехом над «удачливым» товарищем.
Испуганно вскрикивают сороки и, перелетая с ветки на ветку, начинают сопровождать людей и машину, предупреждая весь лес и его обитателей об их появлении. Обменявшись незатейливыми шутками, потолкав шутливо друг друга в бока и стряхнув воду с капюшона и лица «пострадавшего», люди успокаиваются и затихают.
Сороки, чуть проводив машину, отстают и прекращают свой сорочий тревожный треск и опять монотонный рев дизеля и осязаемая шуршащая тишина лесного дождя и стена глаз, глядящих на дорожные рытвины. Как срезы танковых стволов качающихся в такт дорожным ухабам, черные зрачки, а в них….

Дорога, воронки, воронки, воронки…. Большие, черные «раны» бомбовых - сейчас заполнены черной болотной водой с островками зеленой травы в центре, как вырванные из тела осколками — черные отвалы земли по краям, помельче — от тяжелых снарядов, как пулевые раны, сейчас почти затянулись травой и прелыми листьями шрамы, мелкие как мазки от мин и небольших снарядов полковой артиллерии, уже почти невидны на заживающем теле, теле нашей Земли. Взгляды туда, в даль десятилетий.

Дорога, свежие черные раны земли, обломанные, с белеющими ранами разбитых осколками снарядов и мин, деревья, на которых не осталось зеленых листьев. Разбухшая от грязи как натруженная вена фронтовая дорога, машины, сгоревшие от прямых попаданий, расстрелянные с самолетов, с крышами, раскуроченными пулями, колесами, оторванными минами, сброшенные в кюветы разбитые ящики. Люди, только люди, меся черными сапогами грязь, продолжают идти вперед, к своей цели. Цель этих шагов одна, в ее конце голубое небо с редкими белоснежными облаками и сверкающее золотом солнце, над изумрудным лугом на окраине большой деревни или города с живыми, веселыми людьми и живыми, наполненными радостью и счастьем, глазами детей.

Вой снаряда, разрыв, фонтан черной земли, лиловый от жара кусочек металла вонзается с шипением в разбухшую от воды солдатскую шинель, рвет с адским, слышимым на уровне подсознания шипением слабую человеческую плоть, там в груди, под сердцем, наполняя тело своим раскаленным десятками килограмм взрывчатки железным жаром. Вспышка, секунда, качающиеся стволы разбитых деревьев, как-будто закружившие дикий хоровод, вскрик и темнота. Еще дымящаяся воронка принимает тело, шинель укрывает, меловое, с застывшими каплями дождя, красивое молодое лицо, навеки открытые глаза, в которых застыл истерзанный войной лес и вечность….

Голоса, руки бережно снимают истлевшие полы шинели с пустых глазниц, капли дождя стекают там, где было лицо, как слезы, омывая с него вечность забвения и взгляды разных, но таких одинаковых глаз. Лес живой, зеленый, молодые робкие деревья, стоящие в тени старых, с зажившими ранами войны, сотни маленьких радуг в просветах ветвей и играющие между ними с каплями прошедшего дождя солнечными лучами. Люди с миллионом эмоций в живых ярких глазах. И каждый видит это лицо, лицо молодого солдата из живых глаз которого бегут слезы. Слезы того, кто ждал и дождался, слезы того, кто увидел свет, свет яркого дня и свет цели, к которой сделал свой последний, честный, осмысленный шаг. Каждый наш день, не должен быть серым, и это зависит от нас.

@Сергей Мачинский