Свинцовое небо

Свинцовое небо над Ленинградом на горизонте плавно переходит в такой же свинцово-серый снег, покрывший поля. Крупные снежинки, падающие на землю, кажутся подвешенными в этом свинцовом, морозном мареве. Редкая озябшая пролетающая птица видит на сером, тяжелом снегу чертеж изломанных черных линий — клякс и точек. Как будто нерадивый ученик, пытаясь выполнить домашнее задание, испятнал готовый чертежный ватман брызгами с пера.

Дальше за полем поселок, обведенный четкими линиями траншей, противотанковых рвов, бетонных надолбов и железных ежей. Еще дальше Город. В небе над полем, еще выше птиц, в самой глубине свинцовой лужи неба кружит, иногда вспыхивая остеклением кабины, самолет с черными крестами. А внизу на земле в черных полосах изломов траншей люди, в черных ушанках, бушлатах и брюках. В черноте траншей видны только лица и глаза, а в глазах небо. Только в их глазах не свинцово-серое небо Города. В этих глазах голубое, синее, золотое небо тысяч других далеких городов, сел, деревень. Грохот и вспышки за линией траншей, замерзшая птица испуганно шарахается вниз и в сторону, к спасительному лесу. Только двойной росчерк немецкой « рамы» остается в небе. И там внутри, в стеклянном аквариуме кабины, похожие на огромных мух в своих защитных очках и шлемах, немецкие летчики тут же передают на землю координаты единственной советской батареи. Ответные всполохи и добавилось черных клякс на земле там, у поселка. Но из черного излома траншеи родилась еще одна черная линия и упрямо режет смещающуюся параллель, приближаясь к теперь чужому краю нашего поля. Летчики-мухи продолжают бубнить в рации и поле усеивают новые кляксы и точки, прерывистая линия редеет, но движется, неумолимо накатывая на немецкие траншеи. Огненные пунктиры врезаются в ползущую линию и на сером снегу опять остаются черные точки. Линия смыкается, сжимается как шагреневая кожа, но продолжает двигаться… от этого движения страшно становиться даже немецким летчикам в серой высоте нашего неба.

А внизу после нестройных нескольких залпов погибшей батареи, запихнув за отворот бушлата ушанку, нахлобучив на давно немытые в чаду и пороховой гари, не по уставу отросшие волосы бескозырку с гордой надписью «Балтийский флот», лихим, отработанным годами службы на подводной лодке движением, выкинул себя из траншеи, вперед на врага краснофлотец Шихавцев Алексей Петрович. И вперед, туда, на врага, чтобы откинуть его от Города, чтобы дать ему дышать и жить. А рядом еще сотня лент, зажатых в оскале прокуренных зубов. А в глазах уже не небо, в них лед и ярость. И тишина, только скрип снега под матросскими ботинками. А потом огонь! Вражеский — в упор, заполошно испуганный, но от этого не менее смертельный огонь. Чтобы убить, испугать, заставить залечь, не дать захлестнуть этой страшной, накатывающей черно-золотой волной. Грохот разрывов, стрекот пулеметов и лай винтовок.
Один упал, второй, молча навзничь, пустые глаза в холодное небо, черный блин бескозырки рядом. Ряды смыкаются и цепь-волна вперед. Вот за вражеским бруствером под срезом каски глаза. В них ужас: впиться, схватить их своим взглядом и держать, держать пока не ворвешься в траншею, чтоб схватить их хозяина за горло и душить, рвать, грызть за своих, за тех кто черными точками и кровавыми запятыми там, сзади на сером поле. За тех кто в Городе ледяными, замерзшими статуями у дверей булочных застыл навсегда. Вот она траншея, вот оно грязное с землистой кожей горло, удар, нож в красной крови. Вперед, за поворот траншеи, граната, рывок, очередь от бедра. Стон. Ужас в затухающих глазах, истошный вопль, рядом мечутся черные демоны. Крики, выстрелы, взрывы. Вспышка, удар, темнота.

Сзади, подхватив тело падающего товарища, краснофлотец Кузнецов Николай Иванович, саперной лопаткой снизу вверх под зловонный чужим дыханием подбородок и наотмашь по шее, хруст человеческих, а человеческих ли костей? Или это скрежет разрываемых жил дикого чудовища под названием фашизм? Но не до того, сейчас вперед, зачищать от нечисти траншею, а потом и всю землю.

Тишина… тринадцать мужиков молча курят в кулак сидя на трупах в серо-зеленых шинелях и молча смотрят в пустые замерзшие глаза своих товарищей, только дошедших до этой траншеи. А потом одна за другой были атаки, и враг не считающийся с потерями, пытавшийся отбить назад эту траншею.

Он остался в этой траншее поймав пулю в лицо, замешкавшись перезаряжая трофейный пулемет. И их похоронили в засыпанном тупиковом блиндаже и также молча курили, глядя в его застывшие навсегда глаза. И еще много из этих глаз навсегда остались здесь, отражая в себе тяжелое, но родное свинцовое небо. А потом время затянуло кляксы воронок, пунктиры окопов и траншей, поле рожало хлеб и кормило Город и Страну. Весной зеленело изумрудом, а осенью покрывалось золотом колосьев, а там внизу, во тьме земли, в уже пустых глазницах продолжало отражаться небо.

И вдруг на зелени скошенной травы, опять, как из небытия вечности черная клякса воронки. А на ее черных краях белые человеческие кости и черепа, в черных глазницах которых боль и обида. Их тела растерзали ночью, как воры под покровом ночи, разодрав их в поисках военного железа и их нехитрого солдатского скарба и забрав его, бросили. Бросили, оставив на земляных отвалах солдатский медальон Кузнецова и сломанную ручку с инициалами Ш. А. П. – Шихавцева. Бросили, перемешав их кости, отняв у них навсегда возможность хоть пустыми глазницами, но взглянуть в солнечное небо над родным домом. Кто это сделал? Это сделали их правнуки! Дети тех, кому они ценой жизни своей не дали умереть в Городе, те, кому позволили появится на свет в этой стране. Те, о чьем будущем думали останавливая навсегда свой взгляд в небе. Те, на кого они с укоризной взглянут встретив там, в свинцовой дали небес, взглянут и простят. Простят, как отцы прощают своих сыновей. Простят потому что они Выше наших потребительских ценностей.

Простят, потому что они солдаты. Простят, но пройдут мимо. Когда тех, кто это сделал поволокут в их ад, где вечность год за годом будут рвать на куски их тела. Где каждый день их будут убивать и скидывать в черную яму, а потом разрывать эту яму по-живому раздирая лопатой плоть. А здесь на земле их внуки будут жарить шашлыки на их надгробиях с навсегда стершимися надписями. Где их имена навсегда, да, уже НАВСЕГДА ПРОКЛЯТЫЕ ПОТОМКАМИ, канут в лету. И некому будет помолиться за их спасение. Потому что потомки будут помнить героев, а не мерзавцев и предателей.

@ Сергей Мачинский