Вместе навсегда...

Утреннее июньское солнце. На голубом небе – ни единого облачка, но оно как будто задернуто едва уловимой глазом невесомой пеленой. Может быть, это пыль, не успевающая оседать. А, может, это ярко-чистое небо хочет укрыться, не видеть того, что происходит внизу, на распаханной войной земле.

Шум и суета железнодорожной станции. В распахнутых недрах грузовых вагонов исчезают партии деревянных ящиков, коробок, мешков. Сквозь общий рабочий гул прорываются резкие мужские голоса с повелительными интонациями. Иногда – команды. Иногда – ругань. Раздаются переливчатые свистки паровозных гудков. Они будто подают сигналы, запрещающие останавливать движение этого людского муравейника, который на самом деле движется очень слаженно, выполняя суровую, но ставшую за год рутинной работу. Смысл такой работы выведен на слегка выгоревшем уже лозунге под деревянной крышей станционного здания. ВСЕ ДЛЯ ФРОНТА, ВСЕ ДЛЯ ПОБЕДЫ!

У вагонной двери, ведущей в недра уже не грузового, а пассажирского вагона, два человека. Один – высокий русоволосый, в новенькой гимнастерке с кубиками младшего лейтенанта на рубиновых петлицах. В фигуре, развороте плеч ощущается мужчина – сильный, взрослый. Но лицо, широко раскрытые зеленые глаза выдают парня девятнадцати лет, который еще совсем недавно мечтал закончить институт и стать инженером. Закончить получилось только военное училище. И то не полностью, а лишь короткие «курсы». Одной рукой вчерашний курсант поправляет фуражку, другой прижимает к себе молодую девушку в пестром платье. Ветер рассыпает по плечам ее каштановые волосы, играет с матерчатыми оборками, но она ничего этого не видит. Потому что неотрывно смотрит блестящими от едва сдерживаемых слез глазами в лицо тому, кто сейчас сделает шаг в недра вагона и отправится ТУДА…

Их счастье оказалось очень недолгим. Три месяца — разве это большой срок? Но вот тогда и этого оказалось достаточно для двоих, чтобы понять – они друг для друга. Без напыщенных романтических признаний, без долгих ухаживаний и «проверки чувств»: в самом деле, какая уж романтика в военное время? Месяцы пролетели совсем незаметно… И вот, уже ничего нельзя изменить или отыграть назад. Его долг – быть ТАМ, на защите СВОЕЙ СТРАНЫ. Чтобы те, кто младше, могли поступить в институты и стать инженерами, врачами, учеными… Чтобы та, которая сейчас обнимает перетянутые ремнем новенькой портупеи плечи, могла работать не на снарядном заводе, а стать учительницей младших классов, как всегда мечтала, еще со школы… Она знает, что не удержит. Знает, что удерживать нельзя. Даже говорить об этом нельзя. Выдают только глаза, которые спрашивают: «Ты ведь вернешься?! Я ведь увижу тебя снова?!». И голос в ответ, голос с плохо сдерживаемым волнением: «Конечно, вернусь. Я же дал слово офицера, что мы будем вместе! Разве может советский офицер слово свое нарушить? Никак нет!», — спрашивает и тут же отвечает сам. Последние объятия, прощальный поцелуй пересохшими от волнения губами… И вот состав уже набирает ход, простившись с оставшимися на станции очередным гудком.

Меньше, чем через месяц она получила письмо. Обычный листок, вырванный из тетрадки, запачканный глиной и в двух местах заляпанный каплями свечного воска. Но даже этот исписанный химическим карандашом листок хранил в себе столько тепла, сколько не могло бы дать самое яркое летнее солнце. В простых, торопливо написанных на скоротечном привале словах была НАДЕЖДА. Что жив, что все выдержит и вернется к той, которая ждет.

Когда она сядет писать ответ, «младшой», как его называли старшие офицеры, оставшись единственным командиром в роте, поднимет ее в атаку на высоту. И, вытолкнув из потрескавшегося от жары донских степей и жажды рта хриплое «Бойцы! За Родину! В атаку, вперед!», первым рванется к линии немецких окопов, раз за разом выпуская короткие очереди из разогретого солнцем и выстрелами ППШ. Первым спрыгнет в траншею, отшвырнув выстрелами двоих немцев. И через час сорванным голосом доложит по рации: «Высота наша. Патронов мало, но еще держимся!».

Они отобьют еще три атаки пехоты и танков. И все останутся на той безымянной высотке, в полузасыпанных искореженных взрывами окопах, перемолотые гусеницами танков, изорванные осколками и пулями… В краткий миг затишья «младшой» успеет вытащить из кармана перепачканной пылью и кровью гимнастерки сломанную на сгибе фотокарточку и шепнуть: «Вместе навсегда…слово офицера». Через полчаса к нему, еще живому, с простреленными ногами, грудью, наискось прошитой очередью, осторожно, словно боясь, подойдут два ганса. «Рус! Ауфштейн! Хенде хох!», — тявкнет один, дернув стволом карабина. В ответ — щелчок предохранительной чеки. Тихий звон рычага «лимонки». Взрыв, фонтан земли. И черная тишина…

Похоронка на младшего лейтенанта уйдет в заснеженный родной Новосибирск. А за много-много километров от сибирского города по-прежнему будет ждать писем девчонка. В сотый, в тысячный раз перечитывая то, которое у нее было. Вновь и вновь всматриваясь в маленькую фотокарточку, сделанную за несколько дней до отправки на фронт. А, когда поймет, что ждать больше нечего, упросит директора завода и уйдет на курсы санитарок. И через несколько месяцев тоже окажется на фронте. Который забрал его, ЕДИНСТВЕННОГО…

Со своим батальоном она дойдет до белорусской земли. Глаза 19-летней девчонки увидят столько, что хватило бы на десяток взрослых, умудренных жизнью мужиков. Сожженные деревни, от домов которых остались только закопченные печные трубы. Лежащие в руинах города, немногочисленных женщин и детей с изможденными лицами и глазами полными слез радости. Радости, что выжили, что дождались спасителей, солдат-освободителей. И, конечно, она увидит погибших на полях и дорогах войны. Не сумевших выиграть этот последний поединок со смертью, косящей всех подряд, без разбора, без скидок… А простая русская девчонка каждый день будет стараться помочь тем, кто устилали своими телами дорогу к победе. Она будет вытаскивать из-под огня бойцов, иногда – без сознания, иногда – бредящих, иногда – пытающихся встать, схватить окровавленными руками винтовку и снова рвануться в атаку. А ночами, дежуря в просторной брезентовой палатке медсанчасти, украдкой смаргивая слезы, будет смоченной тряпочкой промокать губы раненому. Потому что воды дать нельзя. Потому что грудь и живот посечены мелкими осколками. Осколки вытащили, но неизвестно, дотянет ли он до утра и, уж тем более, до отправки в госпиталь. Она наклонится к лежащему и шепнет: «Потерпи, миленький, потерпи, пожалуйста. Скоро в госпиталь поедешь, там-то оно легше тебе будет, вылечат доктора-то быстро». И в этот момент промелькнет мысль, которая, по большому счету, так никогда и не оставляла: «А вот его не спасла… Как же так… Узнаю ли хоть, что с ним сталось?»…

…но не узнает. Через несколько дней, в очередной раз по изуродованной взрывами и воронками земле подползет к раненому. Успеет наскоро перетянуть перебитую ногу бинтом. Развернется, чтобы ползти дальше… Взрыв. Перед глазами еще успеет промелькнуть прощание на залитой солнцем станции. И…черная оглушающая тишина. Их так и найдут через 70 лет. Рядом. В одной засыпанной воронке. Девочку-санитарку и бойца, которого она изо всех сил пыталась спасти. Маленькая фотокарточка в нагрудном кармане гимнастерки, конечно, не сохранится, не выдержит испытания временем. Да только в фотокарточке ли дело…

Две молодые жизни, которые забрала война, оборвутся не зря. Как и миллионы других. Не зря пройдет свой путь младший лейтенант, не пустивший орду захватчиков дальше к Дону и Волге. Не позволивший уничтоженным им врагам жечь русские села, убивать русских людей и топтать грубыми ботинками и сапогами родную русскую землю. Не зря останется на белорусской земле хрупкая девушка. Погибшая ради того, чтобы ее сверстники могли возвращаться домой и обнимать своих девчонок. Обнимать так, как она уже не смогла обнять своего «младшого». Но их души не смогла разлучить даже война. Даже расставшись, они оставались вместе. Они ведь дали друг другу слово. ВМЕСТЕ НАВСЕГДА!