Мать и сын

Яркое летнее солнце. Легкий ветерокпробегает по траве, рассыпаясь легким шелестом в зеленоватых метелках, широких,кажется, важно подрагивающих листьях лопуха вдоль покосившегося забора. Сразу видно, давно не ощущавшего мужской хозяйской руки. Две крайние доски подгнили и провисают внутрь, ржавые шляпки гвоздей выехали наружу, будтоцелятся в проходящих мимо людей. Метрах в 20, быстрыми, суетливыми шагами идетдевушка. Маленькая, хрупкая, в, явно не по размеру, грубых кирзовых сапогах.Через плечо – потрепанная временем и дорогами почтовая сумка. Голова девушкиопущена, словно сама прячется от той вести, которую только что принесла

У забора немолодая уже женщина. Стоит,прислонившись к скрипучей калитке, уронив тяжелую тяпку, которой несколькоминут назад обрабатывала грядку на своем маленьком огородишке. Ветер треплетконцы серого платка, повязанного на голове. А крестьянские, раздавленныеежедневной работой руки, держат квадратный желтоватый листок с несколькимистрочками казенного текста и бледно-лиловой печатью. Невидящие, не желающие этовидеть глаза, снова останавливаются на словах «…пропал без вести…».

Даже слез нет. Так бывает, когда ударошеломляет настолько, что не можешь никак среагировать. Лишь сухие губы почти безмолвношепчут: «Ну как же это…за что…сынок…где же ты теперь?».

А над головой – солнце. Стоящее высоко,слегка задернутое дымкой летнего марева. Хороший день, яркий, светлый.Казалось, все говорит о том, как прекрасна жизнь под голубым небом. А в глазах,голубых, как это небо, боль. И немой вопрос. Вопрос, который задавали себетысячи, миллионы русских матерей, русских женщин – ПОЧЕМУ? ЗА ЧТО?

…Она не впервые задавала себе этотвопрос. Три года назад пришло другое письмо, не оставляющее никаких шансов. Иззанесенной снегом Финляндии. На мужа. А три месяца назад единственный сын,гордость, надежда, вернулся из военкомата и радостно сказал: «Мам, взяли. Неволнуйся, я буду писать. И обязательно вернусь, вот только повоюем, гадину этуфашистскую выгоним, и я снова буду дома. Не тревожься».

Она успела получить письмо. Потрепанныйтреугольник с почтовым штемпелем, исписанный аккуратным округлым почерком. Сынвсегда так писал, даже в школе отмечали «за каллиграфию и чистописание». Атеперь – другой почерк. Типографский. Казенный. Чужой. С запахом беды и горя.Пропал без вести…но ведь это еще не приговор, вдруг ошиблись, может, ранен,может, в плену, но живой! Ведь всякое же там, на войне, случается! Только б далГосподь силы верить…

И силы нашлись. Возможно, тогда простуюрусскую крестьянку спасла эта робкая, слабенькая, как огонек свечного огарка,надежда. А, может, и не она. Может, спасла работа. Которую нельзя было бросать.Которую каждый день вели женщины, подростки, старики каждого города и села.Собрав в кулак все силы, похоронив в сердце боль ради великой цели, радиПОБЕДЫ. Говорят, время лечит все. Нет. Время не лечит. Оно лишь притупляетощущения, сглаживает боль. Накрывает обожженное место мягкой тканью, чтобы больот ожога не рвала на части… А еще эту боль глушит работа. Не дает утонуть вомуте своих мыслей. Не пускает их к кровоточащему, изорванному в клочья горемсердцу.

Она никогда так и не узнала о судьбесвоего мальчика. Не узнала о том, что он вместе со своим батальоном, откоторого за два дня боя осталось меньше роты, прорывался через болото из кольцаокружения. Там его и еще троих таких же ребят-добровольцев, накрыло одной миной.Как в печально известном стихотворении, «…ни петлички, ни лычки…». И яма,залитая черной водой, перемешанной с грязевой кашей, стала последнимпристанищем для четверых парней – двоих русских, одного татарина и еще одногобелоруса. Этого никто не увидел, некому было указать на гибель товарища –одного из многих неизвестных героев, которые, даже не успев получить наград, неуспев пристрелить ни одного фрица, все равно стали героями. Потому что ценойсвоих молодых жизней не допустили убийц в грязно-серо-зеленой форме к роднымдеревням…А итогом стали три коротких слова «пропал без вести». И заполненнаяболотной водой воронка.

Через 72 года его и остальных найдут.«Есть!» — радостно вскрикнет 22-летний парень в грязном костюме-«горке» иблестящих от жирной грязи сапогах-болотниках, когда штык лопаты лязгнет постволу солдатской «мосинки». А потом две девчонки с русыми волосами и яркими,живыми, полными солнечного света глазами, стоя на коленях, с руками по локоть вчавкающей грязи будут выбирать солдатские косточки, изо всех сил стараясь непропустить ни одной, даже самой мелкой… Будут вынимать покореженную взрывомвинтовку с погнутым 4-гранным штыком, кожаные ботинки, перочинный ножик,алюминиевую ложку, на которой окажутся выцарапаны фамилия и имя. И на их лицахсквозь непомерную усталость заиграют улыбки, предвкушение того, что скоро еще один герой вернется с войны к родномупорогу…

…только у порога его уже никто недождется. Мать пережила сына на долгие (или недолгие – как посмотреть) 20 лет. Ивсе 20 лет материнское сердце продолжало хранить совсем слабенький лучик теплойнадежды, что сынок жив, что произошла какая-то дикая ошибка. И вот-вот онвернется домой и скажет: «мама, я вернулся. Я ж обещал».

Он вернулся, он сдержал обещание. Впростом сосновом гробу его в родную деревню привезли ребята, почти ровесники,одетые, правда, не в гимнастерки, а в застиранный камуфляж с нашитыми шевронамипоискового отряда. Были слова благодарности, слова о важности хранить памятьтой войны. Была панихида по усопшему воину. А потом были тихие суровые слезы.Слезы парней, которые опускали гроб в свежевырытую могилу, рядом с могилойМАТЕРИ СОЛДАТА. И слезы девчонок, которым этот солдат стал как родной, там, вбезымянных болотах… Он вернулся. И там, за линией голубого неба, встал в рядывечных защитников Родины. Встретил ту, которая дала ему жизнь и шепнул,улыбаясь: «мама, я снова с тобой»…