Выживший

Группа разведчиков, или в шутку — «глаза» (так её нарекли солдаты в силу того, что у полка был отдельный отряд разведчиков), показалась над позициями одновременно с немецкой рамой, самолетом корректировщиком. Расчет Ивана только закончил маскировку орудия, и теперь место расположения сорокапятки, «голубки», как её называл Иван, даже с близкого расстояния и то сложно было разглядеть. Вырубленные под корень пять десятков осин и воткнутые вокруг пушки, прикопанные в землю, колёса, вдавленные сошки да прикрытые дерном станины, — всё это растворило орудие в созданных артиллеристами зарослях и напоминало островок зарослей в поле.

Соседние два расчета тоже заканчивали маскировку, стараясь сделать это побыстрее. Спешка была не потому, что вот-вот должен начаться бой — он мог начаться в любую минуту, или его вообще могло и не быть на этом месте. Война часто была непредсказуема. Рота и три орудия, были выставлены здесь на случай продвижения противника по дороге, которая изгибом уходила за рощу в километре от занимаемых позиций. И орудий было три, и сама рота по численности давно не соответствовала этому названию. — А спешили потому, что к обеду, обещали подвезти кухню. Последний горячий обед был три дня тому назад, и жрать хотелось всем неимоверно. Именно эту благую весть и привезли поутру артиллеристы, которые прибыли с задержкой по причине получения снарядов.

Иван сидел на присыпанном свежей травой ящике со снарядами и неторопливо курил. Он и закурил, будучи на фронте, именно в силу способности табака некоторым образом удалять голод. Оставив подводы за железнодорожной насыпью, артиллеристы встали с правого фланга в надежде: если пойдут танки (для чего и нужны по большей части пушки), ударить им в бок, для чего пришлось выдвинуться вперёд от выкопанных окопов на пятьдесят метров.
— Товарищ старшина «глаза» бегут, и падла корректировщик на круг заходит, все к тому, что не придётся горяченького в обед отведать, так и заставят, суки, брюхо до вечера урчать, — нарушил спокойствие наводчик, копающийся у пушки с прицелом.
Иван не вставая, взялся за бинокль, висевший на груди, и, не вынимая изо рта самокрутки, поглядел в небо. Корректировщик действительно пошел по спирали над позицией роты. Иван опустил взгляд на поле, и стал рассматривать бегущую из рощи напрямик по полю группу солдат, возвращающихся на позицию.
— Спешат ребятишки, — сказал он вполголоса. — Жаль. А так жрать хочется. Сильно спешат, идут, значит, фрицы, нет бы после обеда пожаловали, так нет суки, чуть ли ни на сам обед прутся. Не кормит вас, что ли ваш Гитлер.
— Ну да, не кормит, — разразился досадой наводчик Сергей. — У них с собой жратвы — на неделю вперед, ранцы ломятся — разогрей и жри от пуза. У танкистов тоже с этим порядок. Я вон по зиме из госпиталя возвращался с танкистами нашими, сутки с ними путь держал. Так вот у их с горячим проблем нет. Концентрат гороховый развели, тушёнки туда добренько так добавили, и к двигателю, работающему, для разогрева, значит. Я такой похлёбки и в госпитале не пробовал. Прикинь, сутки с ними харчевался. Ты бы сходил Иван Иванович до ротного, а вдруг бидоны с жратвой привезли, да и, где фрицы, заодно узнаем?
— Не суетись. Был бы обед, давно бы все забегали, не мы одни третьи сутки на щавеле с лебедой, а что до немцев, не ссы, незаметно не пройдут, услышим. Танк — не телега, по-тихому не прокатится.
— А тебе, Иван Иванович, — не унимался Сергей,- доводилось их галеты эти кушать? Парни трепались, будто они типа блинов наших, только высушенных. А ещё говорят, у них сыр тонкий в пакетах, чтоб не засыхал, и яйца сушёные, и растерты в порошок, его водой разведи — и типа яичницы можно приготовить. Мне вот не везет с этим, я, когда на немецкие позиции попадаю, так пехота уже всех фрицев, подчистую, обшмонает. Один раз только на табачок свезло, да часами обзавелся, проморгала пехота офицеришку. А при офицере чего взять, ни сидора, ни ранца. Пустые они для нашего брата, форс один, да и только. И табак так себе, я скажу, и часы — нет, чтоб на руку, так у него карманные, а их пока достанешь, пока откроешь, суета одна. Так, форс один, да и только. Красивые, конечно, с башней на крышке, блестящие, а вот мне в обозе или в бою на кой ляд эта их красота, вшей разве что соблазнять, а на наручные никто меняться не хочет. Да я и сам бы не поменял, чего ради? Форс один.

Иван сидел и, качая головой, с улыбкой слушал незамысловатые рассуждения Сергея. В памяти всплыли недавние события, когда после боя, желая разжиться немецким автоматом, удобным в ближнем бою, посетил немецкий блиндаж, но кроме двух одеял, которые пехотинцам таскать не удобно, да фляжки гансовской, всё уже было выбрано.
Болтовню наводчика и мысленные рассуждения Ивана нарушил подбегающий из окопов боец.
— Эй, боги сражений! — не доходя до орудия, обратился солдат. — Ребята с разведки вернулись, говорят, в двух километрах, сейчас уже по любому ближе, фрицы тащатся. Две машины и три танка с пачкой на броне, правда, что в машинах или сколько — не разглядели. Лейтенант просил, чтоб вы их встретили порадушней. Ну и всё ли у вас готово, интересуется. Хотя сам вижу, лихо вы тут окопались. Не сидели бы рядом, так я бы мимо пробежал.
Иван рукой пригласил солдата к себе:
— Присядь, покури, минут сорок по-любому есть, танки не зайцы, за полчаса до подхода услышим. С пехотой быстро не пойдут, успеем налюбоваться, там и поглядим, чего и сколько.
— Да, рассиживаться особо некогда, а вот от горстки-другой табачка не отказались бы, трофейные добиваем, ребята их потрошат, с остатками махорки мешают, один хрен мало, только аппетит дразнят.
— Жаль, кухня не поспела, — с сожалением продолжил Иван, доставая кисет с табаком, — придется натощак фрица встречать. Ты вот что лейтенанту скажи, я давича в роте два противотанковых ружья узрел, так вот пусть он их, поначалу, в центре поставит, и пока мы с танками парой фраз не перекинемся, пусть сидят тихо. А как те к нам в гости надумают, их значит очередь нас поддержать. Получится, хорошо, а нет, пусть не засиживаются, и дуют на левый фланг до упора, а там уже вдоль окопа по
ним целят.
— Передам, передам, всё передам, — довольным голосом отвечал боец, не отрывая глаз от увесистого кисета, из которого Иван доставал вторую щепотку.
— Ладно, подымите, — произнес Иван, видя почти счастливое лицо, и отгрузил ещё смачную щепотку из своих запасов.

Сорока минут немцы не дали. Не прошло и десяти минут, как удалился солдат, — раздались дальние хлопки, и в тоже время за окопы обрушился минометный обстрел. Возьми минометчики угол чуть выше — и вся стометровая полоса шахматного расклада мин легла бы прямо на окопы. Ошибались по обе стороны, и поэтому, прижавшись к земле, в грохоте разрывов мин, радуясь ошибке врага, солдаты пережидали, пока ураган смерти перепахивал пространство за их спинами.
За прекратившимся грохотом обстрела раздался приглушенный лязг надвигающихся танков. Иван в бинокль наблюдал, как из-за дальней рощи на изгибе дороги показались танки, как с брони приземлялась вражеская пехота, рассредоточиваясь в цепь, и как эта армада начала приближаться, но не по дороге, а прямо через поле, что явно меняло предполагаемый угол атаки врага. Немцы, будто зная расположение роты и пушек наступали не в лоб на вырытые окопы, а под углом сорок пять градусов, и замаскированные сорокапятки оказывались практически первыми у них на пути, да ко всему ещё и установленные к ним боком.Иван подозвал заряжающего и послал его за старшими орудий.

— Так. Спокойно, — начал разговор Иван с подбежавшими старшинами,- три не десять, пока немец тащится, немного времени есть. Оба ваши расчета – тащите снаряды к окопу, на окопные утренние примерки. Как только танки вон до той осины дойдут, — Иван показал на одинокое деревце в поле, на расстоянии пятиста метров,- хватаете голубок своих и катите к окопам, а я разворачиваюсь и начинаю беседу. Пока они меня выцеливают, и вы до разговору подключайтесь. Всё, ребятки. По местам.
С нарастающим звуком танкового лязганья и скрежета, нарастало и напряжение неминуемой схватки. Иван, вглядываясь через бинокль в движущегося врага, понимал, что до схватки остаются считанные минуты. Вновь раздались дальние хлопки, шуршание и жужжание в небе, и дальний левый фланг роты накрыл новый минометный обстрел.
Враг делал своё дело. Делал четко и расчетливо, нанося точные удары, втискивая в души солдат ужас смерти и его превосходства.
Каждый бой — это преодоления самого себя, готовность умереть или сделать всё, на что способен ради простого – выжить. Удастся это сделать или нет, — это уже за гранью человеческого понимания. Чуть раньше поднялся, чуть позже нагнулся, шаг влево, или вправо, остановился, споткнулся и много-много иного, что дарует или отнимает жизнь. Иван точно знал, что бой — это совсем небольшой промежуток времени, что страшен не сам бой, а его ожидания и последствия. Знал Иван, что в бою некогда думать, нельзя рассчитывать, невозможно сопоставлять и планировать – это смерть. В бой нужно войти, войти отрекаясь от всего, и подчиниться его законам — законам той узкой нейтральной полосы между мгновеньем и вечностью, между светом и тьмой, между смертью и жизнью. Там нет места эмоциям, чувствам, разуму. Есть только бой и остервеневший, отказавшийся от всего, и балансирующий на лезвии безрассудности разум, подчинившийся ходу этого боя. Иван говорил:
— Чтобы выжить в бою, нужно идти с целью, но «мертвым» – тогда есть шанс. Смерть забирает живых, ей мертвые ни к чему.

Бой диктовал своё. Скорострельность сорокапятки — до двадцати выстрелов в минуту, и только два расчета откатили пушки из укрытий, Иван дал команду бронебойным, упреждение пятнадцать, «огонь». Оглушающий звук выстрела, содрогание земли под ногами, позвякивание вылетающей гильзы, щелчок затвора, новый выстрел, вздрагивание, звон, и снова, и снова. Доносящийся встречный выстрел танков – взрыв далеко за спиной. Еще один, снова мимо. И вот разрыв справа, толчок взрывной волны, всю сторону сечет, бьёт земляной крошкой. Ивана откидывает на пушку, и тут он видит, как слева надвигается земляная волна от взрывов мин. Минометчики врага скорректировали высоту угла, и минная перепашка идет прямо по окопам в сторону орудий.
— Вперёд, вперёд, — нечего не объясняя, орёт Иван, хватая за станину пушки, налегая всем телом на щиток. Наводчик, не задумываясь над командой, делает тоже самое, и пушка медленно выкатывается навстречу идущим в трехстах метрах танкам. В голове только то, что немцы сейчас немного приостановят наступление, уступая дорогу идущей по русским окопам смерти, и чем ближе к ним, чем дальше от этой полосы, тем больше шансов выжить, продолжить бой.
— Снаряд, — кричит Иван на ходу. И выдвинувшись чуть больше пятнадцати метров, орудие снова открывает огонь. Не установленная должным образом пушка подпрыгивает от каждого выстрела, сошки вырывают комья земли, станины с гулом вздрагивают, а прицел в очередной раз при отдаче бьёт наводчика в лицо, рассекая бровь и ломая переносицу.
— Ствол, давай прямой, — кричит Иван трясущему головой Сергею, уже сам хватая снаряд, подменяя заряжающего. Ящик, принесенный подносящим, пустеет.
— Снаряды, давай снаряды, — подносящий исчезает за спиной Ивана в пороховом дыму. И тут земляная лавина взрывов, как вал цунами, накрывает всё и всех за орудием. Над прижавшимся к земле у пушки Иваном со свистом проносятся мириады разящих осколков, шквал земляной пыли, щепки, ветки, тряпки, части разорванных солдатских тел, доски, всё, что срывают и вырывают из земли, из окопа десятки смертоносных разрывов. Волна отходит.

Подняв голову, Иван видит недвижимо лежащее на станине пушки тело наводчика, повсюду густым туманом висит земляная пыль, а сквозь грохот слышен лязг надвигающийся смерти. Отрываясь от земли, он бежит в сторону окопов, где должны быть снаряды, и через десять метров запинается о лежащего на земле в обнимку с ящиком, иссечённого осколками подносящего. Вытащив из-под него ящик, Иван развернулся обратно, но через пару метров упал, прижимаясь к земле. Впереди, сквозь еле проглядываемую пыль и смрад, было видно, как немецкий танк таранит орудие. Не успел, — пролетает в голове. А танк продолжает движение прямо на Ивана. Немного попятившись, он развернулся и сначала ползком, потом на четвереньках, а затем уже и едва пригнувшись, бросился убегать от неравного врага.
Преодолев расстояние в двадцать с небольшим метров, Иван увидел второе орудие, у которого, истекая кровью и выжимая последние силы, старшина второго расчета Олег силился вставить снаряд в ствол пушки. Иван подскочил к прицелу и сразу понял тщетность усилий по наведению орудия, танк был максимум в пятнадцати метрах, он даже просматривался сквозь смрад боя каким-то черным облаком надвигающегося конца света. Большего рассмотреть было просто невозможно. Орудие стреляло практически в упор, но совершенно вслепую. Выстрел и удар снаряда о башню танка раздались одновременно, Ивану даже показался сноп искр, высеченных ударом металла о метал, но разрыва не последовало. Пройдя по касательной,
снаряд рикошетом ушел в никуда. Станина пушки от выстрела подпрыгнула, при этом ударив, откинула Олега в сторону, и тот, ничего не видя залитыми кровью от ранения глазами, ползал кругами и шарил руками в поисках ящика со снарядами. Иван подскочил к товарищу, ящик был рядом, но совершенно пуст.
– Надо убираться, — прокричал Иван не то себе, не то товарищу и, закинув одной рукой руку Олега себе на шею, а второй ухватив его за ремень на поясе, поднявшись, повел контуженного и обессиленного старшину из-под надвигающегося танка.
Прихоть боя выкладывала свои порядки, при которых из-за минометного обстрела, вражеская пехота отстала от танков, а ещё не улёгшиеся пыль и дым от взрывов прикрывали от пулеметчика танка убегающих солдат. В голове ещё стоял гул от пушечных выстрелов, сквозь который, откуда-то справа, доносились выстрелы винтовочного огня, слышались не то крики, не то стоны, но ничего дальше трёх-пяти метров рассмотреть было невозможно.
Иван из всех сил бежал по направлению к железнодорожной насыпи, туда, где можно было укрыться от неминуемо надвигающейся смерти, туда, где, ранним утром оставалась упряжь, и где должны быть свои.

Вырвавшись из смрада боя (до насыпи оставалось около двух сот метров мелкого редколесья, состоящего из чахлых зарослей ольхи и осин), Иван, понимая незащищенность открытого пространства, тащил товарища из всех своих сил. Преодолев насыпь и рельсы, обессиленный Иван свалился практически без сил, увлекая за собой товарища. Невысокая, полутораметровая, насыпь позволяла укрыться, и это всё, к чему стремился тогда Иван. Едва отдышавшись, он выглянул из укрытия и увидел, как выйдя из стоящего облаком дыма и пыли, танки повернули обратно, а вражеская пехота, вероятно, видя накрытые минометным обстрелом русские позиции, вообще не последовала к окопам.
Иван осмотрел товарища, который то терял сознание, то, приходя в себя, рвался в бой, поясняя кому-то в своем все еще пребывающим в бою сознании, где ящики с снарядами, какие из них бронебойные, а какие осколочные. Ранение в голову оказалось не сильным, пуля или осколок, порвав щёку и оторвав часть уха, к счастью, прошла по касательной. Выпученные глаза и отсутствие координации в движениях говорили о том, что Олег был контужен, но Иван уже точно знал, что через пару дней
это, как правило, проходит.
В сорока метрах по насыпи находилась группа наших солдат, готовящихся к отражению атаки врага, правильней сказать, все те, кто находился на момент начала боя по эту её сторону. Эта небольшая группа состояла из двух «лошадных», оставленных артиллеристами при упряжи с лошадьми, трёх санитарок и политрука с пятью бойцами, которые ожидали подвоза, долгожданного обеда. Иван оставил раненного товарища подбежавшим санитаркам, а сам, как только дым немного развеялся, отправился с остальными на разнесённые в клочья минометным обстрелом позиции. Перейдя окопы, Иван не без радости увидел, что два орудия из трёх уцелели. В ходе боя орудия, которые он направил к окопам, видя его выдвижение вперёд, последовали его примеру, что, вероятнее всего, и позволило им, будучи не укрепленными, уцелеть. Одно танк протащил с пяток метров и опрокинул, второе перевернуло взрывом. И только третье было раздавлено многотонной машиной. К радости, чудом остались живыми ещё два человека из расчетов, имея серьёзные ранения, но пехота врага, которая поставила бы точку на их жизнях, не дошла, танки прошли мимо их тел, лежащих у орудий. Из встретивших бой в окопах солдат выжило одиннадцать человек, троих из которых едва успели откопать подоспевшие.

На поле боя, в своём большинстве — разорванные в клочья, остались лежать восемьдесят два бойца Красной Армии и один подбитый догорающий танк врага. Слишком большая цена за одну, пусть даже тяжелую машину. Враг был остановлен, немцы не решились идти дальше, угадав, что это были не основные силы, а небольшой передовой отряд. Иван собрал документы убитых и, передав их политруку роты, до вечера с оставшимися в живых и способными к передвижению двумя «лошадными» стащили в окоп и прикопали погибших, да откатили уцелевшие орудия за железнодорожную насыпь.
Через сутки Иван был вызван в штабную землянку, только что возведенную для начальства прибывшим ночью подкреплением из двух рот. В землянке пахло свежими древесными опилками, земляной сыростью и керосином от лампы, стоящей на столе из ящиков, покрытых покрывалом зеленого цвета. За столом сидели тот самый выживший политрук, командиры новых рот и представитель особого отдела полка. Был светлый полдень, ласково пригревало весенние солнышко, доносились визжанье пил и сук топоров на обустройстве позиций. Не задав ни одного вопроса, не вставая с лавки, особист зачитал постановление:
— За проявленную трусость, оставление боевых позиций без приказа командования …… Лишить всех званий…. Лишить всех наград…… Взять под арест и конвоировать в штрафную роту.

2009 год.
Иван Иванович поднялся из-за стола и, подойдя к окну, прикрыл форточку.
— Поговаривают, что нашему брату ветеранам квартиры давать в городе будут. В городе, поди, снег машинами убирают. Хотя я давича пол-улицы лопатой прибрал. Магазин опять же рядом, свежий хлеб хоть каждый день покупай да кушай. Тут-то я два раза в неделю хожу закупаться.
Иван Иванович сел на свой табурет, налил горячего чая в чашку и, отхлебнув, смачно причмокнув, расплылся в доброй улыбке.
— Вот ведь судьба, какая штука. Не отправь меня тогда в эту штрафную роту, сгинул бы я, как и те две роты, которые в подкрепление прислали. Они в прорыв позже пошли, да так в болотах под Новгородом все и пропали. А в штрафниках я и месяца не проходил, бои тогда там страшные были, и ранение мне не сильное досталось. А опосля госпиталя меня снова к моим «голубкам» определили, нас артиллеристов только в артиллерию, больше никуда не направляли.

2009 год. Иван Ивановичу Молодцову было 94 года.

АрГиС