Комендант Долины смерти. Мертвые и живые.

Мёртвые и живые

Однажды в детстве, когда мне было шесть лет, я увидел фильм по сценарию Константина Симонова «Живые и мертвые». Мы тогда жили на железнодорожной станции Спасская Полисть. Этот фильм произвел на меня сильное впечатление, впоследствии я его видел не раз и читал саму книгу. Но это знакомство с войной осталось на всю жизнь с тех самых шестидесятых годов. Когда мы пацанами ходили по здешним лесам, мы видели свою войну, которая преследовала меня все прожитые годы.

Сейчас 2003 год. Но она не уходит ни на миг. Тысячи погибших на территории Новгородской области зовут в лес. Туда, где их настигла смерть. Почему государственные чиновники бездействуют столько лет? Наверное, они забыли, что где-то там, в лесных дебрях и болотах, лежат их отцы и деды, и этим чинушам не снятся по ночам бесконечные атаки и сорокоградусные морозы в промокших валенках. Современному поколению трудно осмыслить те сороковые годы. Но нам, детям послевоенным, хотя я и родился через тринадцать лет после Победы, пришлось увидеть многое.Это история моей Родины и моего Государства. Оставим сейчас этих живых, бог им судья, вернемся к тем, мертвым.

Николай Иванович Орлов с ветеранами 2-й ударной армии

Спасская Полисть. Этот населенный пункт расположен на трассе Новгород -Ленинград. Да, именно Ленинград, так как война неразрывно связана с великим городом на реке Неве. Именно к этому городу спешили на помощь бойцы Волховского фронта в 1942 году. Войска 59 Армии неоднократно штурмовали Спасскую Полись с востока, юга, севера и запада. Они блокировали деревню полностью, но взять ее так и не смогли. После войны местные жители возвращались на родные места, надо было пахать, сеять. Убитых, оружие и боеприпасы скидывали в воронки, закапывали в траншеях и блиндажах. Если находили документы, то особого внимания на них не обращали. Некогда было задумываться над тем, что это лежит чей-то отец или сын. А порой смертные медальоны шли на самокрутки.

Железнодорожная станция, где мы жили, была в буквальном смысле слова нашпигована смертоносными игрушками. С западной стороны железной дороги располагался леспромхоз, и когда трелевочники волокли бревна, то из развороченной земли торчали не только патроны, но и снаряды различных калибров. Саперов не было, а рабочим до них не было никакого дела. Да и мы, мальчишки, особого значения им не придавали. Валяются, ну и пусть. В патронах еще поковыряешься и то, если вывернут пачками. В „войнушку" играли не с палками, у нас было настоящее оружие. Чуть тронутые ржавчиной винтовки и пулеметы пополняли наши арсеналы.

Однажды отец принес из леса пулемет «ДП”. Пулемет был в отличном состоянии и на следующий день, когда он ушел на работу, я с братом Валерой пошли в лес и принесли оттуда цинковую коробку и полную русскую каску патронов. Магазин набивать не умели, стреляли одиночными. Сначала было страшно, боялись отдачи, все оказалось легко, легкий толчок в плечо и хлопок выстрела, даже трехлетней сестренке Галке понравилось. Матери скоро надоело наше занятие. Она обругала нас, и мы втроем перетащили пулемет за ручей, что протекал в пятидесяти метрах от дома. Там мы стреляли, пока не кончились патроны. Конечно, после была хорошая трепка от отца, больше всего досталось Валере, ведь он был старшим, ему тогда шел одиннадцатый год.

Но не только мы видели это. Отец, приехавший из эвакуации сразу после войны, по-настоящему занимался историей 2 Ударной армии и поисковой работой. Он приносил домой солдатские медальоны, документы, найденные у погибших. Писал запросы в архивы и военкоматы, отвечал на письма родственников. Слово „смертный медальон” означало для нас что-то важное и святое. И однажды, в двух километрах западнее станции, куда мы часто ходили за цветметом и просто побаловаться, сжигая кучи патронов в кострах, натолкнулись на большую группу погибших.

Недалеко от просеки, идущей с юга на север, по которой проходила немецкая оборона, на высоком месте лежали наши солдаты. Их было примерно около батальона, все с оружием. На ремнях подсумки с патронами. Цинки пустые и полные, они не дошли до немецких позиций совсем немного. И смерть настигла их на красивом месте среди сплошных болот. Из-под тонкого одеяла прелой листвы торчали белые черепа, ботинки, куски шинелей. Особенно мне запомнился пулеметный расчет. Где-то ближе к середине этой панорамы стоял пулемет „Дегтярева». Рядом два убитых и несколько банок с дисками. Чуть дальше «Максим» и тут же вперемешку с тряпочными лентами останки первого номера. Второй номер лежал сзади, держа в руках две полные коробки патронов.

Осторожно сняв руками листья на желто-белых костях, я увидел заветную капсулу медальона. Там же был и кожаный кошелек, развернув его, я увидел бумаги и денежную мелочь. Это был карман шинели, еще не до конца сопрела толстая ткань, которую было трудно разорвать. Судя по застегнутому ремню, на котором висели два подсумка с желтыми, покрытыми зелеными пятнами патронами, этот солдат был не из хилых.

Я не помню, сколько солдат мы раскопали в тот день, но горсть медальонов была приличной. Мы их принесли отцу. Что было дальше с ними — не помню, нашлись родственники или нет, помню, что мы выносили с отцом останки и помогали емуделать обелиски из бетона. Затем останки были преданы земле на воинском захоронении в бывшей деревне Любино Поле.

Убитых, оружия и боеприпасов было много и у самой железной дороги.Сейчас трудно самому поверить в это, что шести- семилетним пацаном ходил по тем местам, где земля была нашпигована смертью, она витала везде.

От станции на юго-запад шла дорога, мы называли ее бараковской, так как до войны по ней вывозили лес. И где- то там были построены бараки для рабочих. По этой дороге мы ходили на «каменную горку». Кто и когда придумал это название, не знаю. Место красивое. Там в любое время года было сухо. Росли липы и клены. От дома до горки три километра. Но на всем протяжении пути можно было найти, что-нибудь интересное.

По краям дороги валялся различный военный скарб. Каски, ящики для мин, остатки машин. Затем мы сворачивали с дороги на просеку, что шла строго на запад. За неглубоким ручьем начиналась высота. По ее краю тянулась цепочка немецких блиндажей, минометных и артиллерийских позиций. Дальше справа — обломки русского танка. Пройдя небольшую низину, еще высота. На ней сплошные камни, а на камнях убитые, и их было много. Опять винтовки, пулеметы, банки с патронами, солдатские котелки и каски. И кругом останки солдат. Наших солдат. Белые кости хорошо видны весной, как только сошел снег и не появился подснежник. Это было самым любимым временем года для нас. В лесу чисто, празднично и видно на десятки метров кругом. Немецких солдат мы не видели. Но иногда попадались их кладбища.

Они были небольшие, могил по двадцать-сорок. Еще видны были холмики, на которых лежали каски. Особенно мне запомнилось кладбище у железной дороги. На могилах березовые кресты, а на них каски. Запомнились эмблемы. На правой стороне каски щит со свастикой, на другой — молнии на серебряном фоне. Тут же наши убитые. Только лежат по воронкам, да прикопаны местными мужиками, чтобы при косьбе косы не тупились о кости. Кладбище не трогали, не было сломано ни одного креста. И мы ходили мимо него только по тропинке. Не знаю почему, но эта территория была для меня границей. 28 километр железной дороги. Хотя можно было пройти еще километр, и мы попали бы еще в одну «Долину смерти». Дальше начинались Мостки. Так называемый «лесопункт».

Когда Валеру с классом посылали туда сажать елочки, то он, придя домой, рассказывал: «Представляете, идешь — позади трактора, а из — под плуга — сплошные кости. Винтовок, гранат и патронов видимо- невидимо». За эти трофеи его больше туда не посылали. А отца в школу вызвали. Так начиналось наше детство.

В 1967 году мы переехали на новое место жительства. В товарный вагон загрузили корову, имущество и приехали на строящийся химкомбинат. Рядом с комбинатом был небольшой поселок, вот мы там и обосновались. Ходили в Трубичино в школу, к тому времени я уже пошел в первый класс. Но отучился в Спасской Полисти месяца четыре. Теперь приходилось ходить по четыре километра в одну сторону. Отец работал на комбинате. Мать стрелочницей на железной дороге. Барак, где мы поселились, был кирпичный, всего две комнаты. Места для такой оравы мало, ведь нас, кроме родителей, семеро. В этом поселке прожили год.

Отцу дали квартиру в Новгороде в новом строящемся микрорайоне. Квартира: две комнаты на четвертом этаже большого пятиэтажного дома. Но в скором времени обещали дать три комнаты в достраивающемся доме напротив. Отец работал там же. Мать сначала стрелочницей, потом перевели на железнодорожный вокзал дежурной по вокзалу.

Военные находки не оставили нас и в городе. Рядом с домом строилась 23 школа, а рядом с ней — профилакторий химкомбината. Играя однажды там с ребятами, нашли целый склад боеприпасов. Сначала это были немецкие патроны. Потом снаряды. И везде, где только ни копнет экскаватор, попадается, что- нибудь военное. А у нашего дома с южной стороны экскаватор, копая траншею, зацепил блиндаж. Мы успели вытащить из него печку «буржуйку» и несколько стандартных зарядов, по килограмму каждый. В куче вывернутой глины нашли ломаный приклад от трехлинейки и два человеческих черепа. Сам блиндаж обследовать не успели. На следующий день его закопали. Пока строилась 23 школа, мы ходили в 18-тую.

Н.И.Орлов с вице-адмиралом Шашковым Н.А., сыном начальника особого отдела
2-й ударной армии майора Александра Шашкова, которому оторвало ноги, и он
застрелился при выходе из окружения. В ходе поисков Н.И. Орлов находил
похожего офицера, но документов при нем обнаружено не было.

Потом переехали в новый дом и скоро пошли в новую школу. В выходные ездили в Подберезье к бабке. Она жила на железнодорожной станции. Дед работал на железной дороге мастером. По выходным и каникулам пропадали там. Впоследствии Валера окончил училище и переехал туда жить, устроившись на «железку» работать. Сам дом, в котором жили старики, назывался казармой и стоял в километре от станции. Говорят, что он был построен в конце восемнадцатого века. Во время войны в нем жили немцы. И когда кончились бои под Новгородом, деда направили сюда восстанавливать железную дорогу. Сначала Мясной Бор, потом Подберезье. Мы с братом ходили по здешним местам. В сорок четвертом году здесь тоже были бои, это было начало наступления на Новгород. Сама деревня была сильным укрепленным пунктом немцев. Наши войска три дня пробивали оборону противника, чтобы выйти на шоссе и далее. Под Подберезьем после боев хорошо поработали саперы. Но тем не менее, за столько лет боев земля в этих краях была нашпигована боеприпасами. Убитые попадались редко. Вокруг станции были артсклады. Частично они были взорваны и выгорели, но немецких патронов и снарядов просто уйма. Снаряды мы не трогали. Рядом дома и железная дорога, а вот патронов сжигали тысячами. И хотя военные саперы работали не так далеко у бывшей деревни Копцы, до станции не доходили руки. Отец к этому времени на химкомбинате организовал поисковый отряд «Сокол». Молодые ребята ходили с ним по местам боев в районе Мясного Бора, Земтиц, Малого и Большого Замошья. Восстанавливали разваливающиеся солдатские могилы. Находили погибших и незахороненных. Сами хоронили и по найденным документам искали родственников. В один из таких походов попал и я. К отцу приехали студенты какого- то учебного заведения из Целинограда, и мы пошли в Мясной Бор, в ту самую «Долину Смерти».

То, что я видел ранее, нельзя было сравнить с тем, что увидел там. Мы шли по «Северной» дороге. Так ее назвали наши во время войны. У немцев она имела название просека «Эрика». «Южная» дорога «Дора», она шла прямо от Мясного Бора. Отец рассказывал, что здесь происходило во время войны и после.

Отойдя от переезда на железной дороге с километр, вышли на высокое место. Это была деревня Теремец – Курляндский. До войны здесь жили латыши, и они селились хуторами, поэтому Теремец растянулся в несколько километров с юга от Земтиц на север, за Мясной Бор. Здесь проходила вторая линия обороны Красной Армии. От домов и сараев ничего не осталось. Одни фундаменты.

И сейчас в конце мая в заброшенных садах цвели яблони и груши. И как только мы перешли высокий бруствер траншеи, началась страшная картина войны. Я старался не отставать от отца и слушал его рассказы. Там, справа от дороги, проходила узкоколейка Второй Ударной.

Когда я в первый раз пошел в эту сторону, было лето. И вот в том кустарнике увидел белое поле. Думаю, что такое, неужели снег еще не растаял. Но когда подошел ближе, даже жутко стало. Стоят несколько «тридцать четверок» и два «К.В.», а на броне и рядом на земле убитые в маскхалатах с автоматами. В мощном «К.В.» вырвана боковая броня. Как впоследствии оказалось, это был десант, брошенный на помощь окруженным.

Дальше начиналась «нейтралка». Когда немцы в последний раз захлопнули коридор, оборона стабилизировалась. Сначала передок был дальше. Получился выступ. Потом выровняли, и передний край проходил до сорок четвертого по этой канаве. От этого места до реки Кересть сплошняком наши убитые. Мы шли, и мне казалось, что мы идем по какой-то большой металлобазе. С обеих сторон дороги — остовы разбитых машин, обломки танков. Какие-то железные коробки, ящики из-под мин и патронов, изогнутые и уходящие куда-то в землю рельсы, горы касок и солдатских котелков. Останки людей буквально на каждом шагу, на них через несколько сот метров пути уже никто не обращает внимания. Студенты больше уделяют внимание винтовкам и пулеметам, валяющимся на каждом метре. И особенно воронкам. Их тут несчетное количество различных диаметров. Проходя мимо одной, отец выругался: «Вот, гады, повадились». Мы подошли ближе и увидели недавно выкачанную и выкопанную воронку, по краям которой валялись несколько ломаных прикладов от «трехлинеек», русские противогазы в таком состоянии, как будто их только что вытащили из сумки, желтенькие патроны и человеческие кости. Как оказалось, сюда приезжают ребята из Ленинграда. Забегая вперед, скажу: их впоследствии назовут черными следопытами, и мне придется вплотную встретиться с ними, познакомиться и научиться работать и жить в лесу. Это отдельная тема и долгие размышления над словами «красные» и «черные».

А сейчас мы шли, приближаясь к той самой «Долине». Что же там впереди?

Подойдя к немецкой обороне, отец показал место, где подорвался его брат и мой дядя Валера. В семье они все называли его ласково Валька. Он подорвался на противотанковых минах Т.М.-35, когда их разряжал. Отцу ни царапины, а Валерку разорвало вклочья. Пройдя еще немного, вышли на поляну. Свернули вправо и оказались у небольшой речушки. По срубленному кем — то дереву, перешли на другую сторону и очутились на небольшом островке. «Вот это и есть «Долина Смерти», самый ее центр»,- сказал отец, снимая с плеч изрядно надоевший за дорогу рюкзак. Я огляделся вокруг: ничего примечательного. Изогнутые рельсы узкоколейки, несколько воронок различных диаметров, ржавые винтовки, пулеметы и автоматы, кости, ботинки, ящики. Это мы видели и под Спасской Полистью и сегодня, по пути сюда. Я жаждал увидеть пушки, танки и чего- нибудь такое, чего не видел. А здесь чахлый кустарник, болотина, поросшая осокой, и все это в бесконечных воронках. Скоро закипела темная болотная вода в котелке. Заварили чай. Отец не переставал рассказывать о боях. Его никто не перебивал и не задавал лишних вопросов. Мне порой казалось, что он сам принимал участие в тех событиях. Он очень подробно описывал не только погоду, боевые операции, как с нашей стороны, так и со стороны немецких войск. Рассказывая, он показывал рукой по сторонам, где стояли пулеметы немцев, их орудийные и минометные расчеты. И я мысленно прокручивал эти сюжеты, и мне казалось, что вот, выползут немецкие танки и начнут обстреливать низину, поросшую кустарником и осокой. «Папа, а много здесь танков было и сколько всего убитых?» — спросил я. Он немного задумался, как бы подсчитывая. Затем произнес фразу, которую я запомнил на всю жизнь, хотя об этом спорят и по сей день. « Если взять все вместе, то тысяч пятьсот наберется. А наших танков с этих мест только я вытащил на металлолом сто двадцать. Немецких мало. Они по нашим болотам не могли ездить. Проходимость слабая».

Я потом долго выстраивал в голове шеренги солдат, и не мог вместить ни в какие параметры эти тысячи. Впоследствии мы выкапывали людей ротами, даже батальонами в день. Но все это крупицы тех сот тысяч. Потом придет опыт. И я уже сам буду знать не по книгам и архивным документам все, что происходило здесь и загляну в сотни солдатских судеб. Но это будет потом, через годы, а сейчас 1969 год.

И это первый поход в «Долину Смерти», принесший мне разочарование. Второй поход в эти места я совершил с отцом в середине лета этого же года. Мы пошли вдвоем. Было жарко. К тому же слепни и комары тучами вились над нами и больно кусали. Особенно слепни. Они впивались в открытые части тела и сразу появлялись кровавые волдыри. Мы шли от «южной» дороги на север, в конец Теремца — Курляндского. Затем свернули по просеке на запад. Пройдя с километр, перешли невысокий бруствер траншеи. «Наша. Передний край», — пояснил отец.

За ней начинался кустарник. Слева — большая поляна. Впереди — низина, залитая водой. До нее мы не дошли и свернули направо, в ольшаник. И то, что предстало перед глазами, запомнилось навсегда. Везде, куда хватало взгляда, из-под прошлогодней листвы торчали человеческие останки. Их даже не скрывала свежевыросшая трава. Она даже не хотела здесь расти. Как отец с матерью рассказывали, что после войны трава в этих местах вообще не росла года три.

Пока отец приготавливал бутерброды и открывал банку рисовой каши со свининой, я успел раскопать двух бойцов. Они лежали почти один на другом. При них трехлинейки с примкнутыми штыками, на ремнях полные подсумки патронов, в карманах шинелей по три гранаты и завернутые в бумагу взрыватели к ним. Одинаковые кошельки с деньгами, янтарного цвета мундштуки, кремневые камни. Но особенно меня поразили стеклянные фляги. Раньше их не видел. Дальше, когда докопался до конечностей ног, увидел ботинки красного цвета. Там, где мы ходили раньше, их не попадалось. На подошвах была иностранная надпись и голова индейца с перьями на голове. Эти ботинки были как новые, а у второго убитого, черного цвета и кожа ломалась при сгибе. Все найденные вещи сложил в цинковую банку, в которой находилось еще несколько пачек патронов. Винтовки воткнул штыками в землю и подошел к отцу. Первым делом спросил о флягах и странных ботинках. Ботинки оказались американские — «ленд-лиз».

А о флягах он выразился так: «Только идиот мог придумать такую солдатскую фляжку. Его бы самого заставить ползать с ней на брюхе».

Я с большим аппетитом ел жирную кашу и бутерброды, а отец рассказывал о том, как все это выглядело, когда он пришел сюда в сорок шестом году. По его предположению, эти солдаты были убиты в самом начале боев, так как они все хорошо и одинаково экипированы. В этом я убедился в своих дальнейших походах. Между нашей и немецкой траншеями было не больше двухсот метров. Местность открытая, скорее всего это была большая поляна. Перед немецкой обороной протекал небольшой болотистый ручей. При дальнейших раскопках здесь обнаружились несколько выносных пулеметных точек немцев. Они поставили их в метрах семидесяти впереди обороны. Я там находил много стреляных гильз и патронов. Там же попадались личные вещи, оружие и каски немцев. По всей видимости, несколько немецких солдат при ведении огня были убиты. Ближе к нашей обороне, там, где лежали убитые, земля была засыпана шрапнелью, осколками мин. Сомнений быть не может — красноармейцы шли «на ура», и их просто расстреляли. Многие из них даже не успели снять винтовки с предохранителей и ни разу не выстрелили.

Впоследствии я не раз приезжал сюда с друзьями. Дома говорил, что на рыбалку едем, а сами туда в лес. Но однажды после трехдневной «рыбалки», отец спросил меня, как только я вошел: «Как рыба?» Я ответил, что сегодня не клевало, а то, что вчера поймали, сварили. «А ну вытряхни-ка рюкзак». Нехотя я открыл грязный от земли и ржавчины вещмешок, и на пол посыпались патроны и личные солдатские вещи. «Ты что без головы хочешь остаться? Чтобы ноги твоей там больше не было!» Но я стал защищаться: «Ты, батя, приучил, но не тебе отучивать!» Как ни странно, но на этом наш разговор закончился. Дальше я уже ходил спокойно и, придя, домой, рассказывал отцу, что нашел и куда ходил. Он объяснял мне, что там было в то или иное время. Когда Валерий пришел с армии, мы стали ходить в лес вдвоем.

Брат был старше меня на пять лет, и я старался его слушаться и подражал ему во всем. Однажды мы поехали на Замовское болото за голубикой. Пройдя шесть километров по южной дороге, за рекой Полисть свернули влево и, пройдя еще метров двести по красивому лесу, вышли на канаву.

Она текла по самой кромке болота. По ее высоким берегам росли березы. Эта оросительная канава, а их на болоте очень много, была вырыта еще при царствовании Екатерины. С этих канав начинается река Полисть. А на западном конце болота, от нас полтора километра, также с юга на север течет река Глушица. Само болото не топкое. Местами остались сосновые боры. Основная растительность — молодой березняк вперемешку с соснами. С восточного берега болота просматривается западный. От «Южной» дороги и дальше на север торчат свечки, сосны, засохшие и израненные множеством пулевых и осколочных пробоин. Очень много воронок от бомб и тяжелых снарядов.

Здесь у канавы огромных воронок нет, в основном от средних снарядов и минометных мин. Хорошо просматривается остатки немецкой узкоколейной дороги и жердевого настила. Они идут параллельно. Это уже немцы построили после завершения «Любанской“ операции. Эти дороги начинались от Подберезья и, пройдя по лесам и болотам, кончались в Чудово.

Мы, выйдя на настильную дорогу, прошли немного на запад, затем на развилке дорог повернули на юг. Идти по связанным проволокой бревнам было легко. И мы скоро вошли в высокий сосняк. Он был опутан колючей проволокой. Из- подо мха торчали немецкие бочки, пустые ящики из-под мин и патронов. По всей вероятности, на этом месте во время войны был лагерь немцев. Они жили здесь в деревянных бараках, построенных из срубленных здесь же сосен, это было видно по оставшимся пням деревьев. На высокой сосне сколочена наблюдательная вышка, по стволу дерева прибиты ступеньки. Там наверху лежала немецкая каска и карабин. Я попытался залезть, но на третьей ступеньке сорвался вниз, распоров ржавым гвоздем между ног брюки. Ступеньки оказались гнилыми.

Ягод было много, и мы скоро набрали полутораведерную корзину. Валера обвязал ее рубахой, и чтобы ни рассыпалась, поставил в рюкзак. Расположившись на торчащей изо мха бочке, достали бутерброды. Перекусив и отдохнув, решили сходить к Глушице. Там за «Южной» дорогой у отца были найдены девять ПТР. Они были закопаны во мху во время войны, там же лежали и патроны к ним. Валера то место помнил хорошо, хотя они были найдены, когда мы еще жили в Спасской Полисти. По мху было идти трудно. Он пружинил под ногами, и я скоро выбился из сил. Но идущий впереди Валера не обращал на меня никакого внимания, и все же я дошел до того места. Пока он, засучив рукава, ковырялся в торфяной жиже я, пристроившись на моховой кочке, отдыхал. Валера достал несколько желтых патронов от противотанкового ружья. „Там их много, но глубоко, не достать»,- сказал он и, вытерев сухим мхом руки, сел рядом со мной.

Это были мои первые походы по болоту. И первое знакомство с теми местами, где мне придется жить и десятилетиями находить лежащих подо мхом солдат.Сейчас мы отдыхали и представляли эти места в те, казалось, далекие, сороковые годы.

В конце шестидесятых годов отец был приглашен в Москву на телевидение. Это приглашение ему прислал Сергей Сергеевич Смирнов. Он с послевоенных времен занимался розыском героев войны. Благодаря Сергею Сергеевичу была раскрыта героическая оборона Брестской крепости. Десятки ее защитников остались живы, но об их подвигах и судьбах никто не знал. Смирнов по крупицам собирал информацию о них. В итоге люди узнали много загадочного и непонятного в той войне.

Отец принял участие в телевизионной передаче «Поиск», которую вел Сергей Сергеевич.

Дальше события развивались стремительно. К нам домой стали приезжать ветераны Второй Ударной армии, писатели, родственники погибших и пропавших без вести солдат. Писем было столько, что почтальон приносил их нам прямо в квартиру, в почтовом ящике они просто не умещались. Временами наша квартира наполнялась людьми, которые приезжали к нам на несколько дней, в основном к 9 мая.

Николай Орлов (на фото он слева, справа — известный военный писатель С.С. Смирнов)

В шестьдесят девятом году Сергей Сергеич написал сценарий к фильму “Комендант Долины Смерти”. Этот фильм про отца, Вторую Ударную, про то, что лежит в лесах Мясного Бора. К сожалению, этот фильм увидели немногие и то только первую часть.

Съемки были уникальные. Все снималось вживую. Но кое- кому эта самодеятельность не понравилась. Фильм был срочно затребован в министерство обороны и уничтожен. Смирнову было предложено забыть эту тему. Но процесс пошел. Я вместо книг читал письма участников боев в районе Мясного Бора. Это было интересно, страшно и непонятно. Ведь в документальных и художественных фильмах было другое. Меня также поражали и приводили в недоумение короткие заметки в газетах, где описывались мероприятия о погребениях погибшего и найденного бойца. Пример такой. „Школьники села такого-то нашли недалеко от села останки погибшего защитника Родины. Они были перенесены и торжественно захоронены в центре села. Школьники взяли шефство над могилой”. Эти заметки повторялись часто. Это были одиночные солдаты. У меня возникал вопрос: а почему у нас они никому не нужны?