Последний

Новая мощная иномарка остановилась на обочине автострады. Из нее вышли двое. Старый Следопыт и его внук. Деду уже лет восемьдесят. Невысокий, жилистый, худощавый. Прихрамывая, проковылял к багажнику, откуда розовощекий внук достал объемистый видавший виды рюкзак и помог деду надеть его.

Это он, Следопыт, уговорил парня привезти его сюда столь ранним утром и столь поздней осенью. На свою, как он считал, землю. В свою вотчину, где прошла почти вся его жизнь, посвященная одной цели — Поиску. Всю свою жизнь он искал непохороненных солдат той далекой войны, закончившейся сто лет назад. Войны, про которую теперь никто, кроме него и еще нескольких таких же древних следопытов, не знает настоящей правды. Нет уже ветеранов той страшной бойни. Да и поисковиков — настоящих, с которыми он узнавал ту жестокую и циничную правду войны, почти не осталось. Ушли вслед за ветеранами — туда, к своим, которых нашли или не успели найти. Вот и он, пожалуй, последний остался из тех, кто начинал этот поиск. Да и заканчивать, видимо, тоже ему.

Когда-то он был командиром своего поискового отряда, который сам организовал. Золотое время было. Все занимались одним общим делом, с азартом и рвением таким, что спать некогда было. Люди в отряде были разные. Состав постоянно менялся. Кто-то уходил, кто-то приходил. Но был костяк из нескольких бойцов, с которыми были пройдены и огонь и воды. На которых мог надеяться как на себя. С которыми за десятилетия сроднился так, что не представлял уже себя без них. А теперь… Кто-то уже и ходить не может, кто-то спился или просто от старости ушел в мир иной, кого-то уже не дозовешься — силы иссякли.

Нынешних молодых поисковиками не назовешь. Хотя вроде называются так же. Вот только все больше митинги, какие-то парады проводят, слеты разные. Да в войнушку с реконструкторами играют. Щуп в руках редко кто держать может. Да и если честно, то искать уже почти не кого. Много косточек откопали за прошедший век, не мало их и просто растворилось за долгие годы. Лес весь перелопачен. Старые раскопы по пять раз перевернуты. Путной ржавой железки не найдешь. Осколки и те стали собирать да разные сувениры из них делать. Вон внук как раз и наладил производство таких сувениров. Сюда, в Долину, уже редко кто ходит. Все больше на Украину ездят. На новую войну тридцатилетней давности. Какую-то нелепую и циничную. Видимо, каждому поколению поисковиков предназначено свою войну копать.

Следопыт, покряхтывая, перелез через канаву и неспешно направился в лес, постукивая своим старым поисковым щупом. Скорее не из желания что-то найти, а просто по многолетней привычке. Для матерого поисковика эта палка со стальным прутком как третий глаз, третье ухо и третья рука. Без него чувствует он себя раздетым, глухим, слепым и беспомощным.

Когда строили эту автостраду, сильно переживал. Как же по солдатским костям бульдозеры пойдут? К чести властей, пустили поисковиков вперед бульдозеров, чтобы совесть не глодала потом никого. А все равно эта дорога как шрам на сердце. Через самую-самую Долину смерти проложена, где прошло его детство, в котором места игрушечным автоматам не было — боевого оружия хватало с лихвой. Затем бурная юность с самогоном, стрельбой и взрывами. И зрелость с Большим Поиском, когда ежегодно в эти места собирались десятки отрядов, тысячи поисковиков. И почти на одном энтузиазме делали огромнейшую работу, о которой нынешние даже и помыслить не могут. Здесь он со своим отрядом поднял тысячи и тысячи погибших воинов. Вдоль и поперек исходил Долину. Знал каждую ямку, траншею, землянку, от которых сейчас и следов почти не осталось. Мог и теперь в подробностях вспомнить, кто и что нашел в такой-то воронке или во-о-н в том блиндаже. Помнил количество убитых в каждом найденном захоронении.

Дед потер занывшее от воспоминаний сердце, присел на поваленную ольху и огляделся. Лес, казалось бы до последнего пенька родной и знакомый, теперь какой-то другой, совершенно новый. Почти семьдесят лет прошло. Когда он впервые сюда пришел со старшим братом, здесь не было этих могучих деревьев. Только мелколесье, кустарник да догнивающие с войны остовы берез и осин, срубленных снарядами. И железо. Много-много железа. Военного, смертоносного, покореженного, ржавого, зловещего железа. До куда хватало глаз, везде рваными кроваво-рыжими пятнами оно вылезало сквозь молодую поросль. Где оно теперь? То, что не вывезли на переплавку сразу после войны, вытаскали на сувениры, а потом и музейщики-реставраторы выгребли все остатки. Военное железо всегда пользовалось повышенным интересом.

А между горами рваного железа, помнится, — человеческие кости, сплошным ковром застилающие Долину. Разгреб опавшую листву и — вот они. Которые целые, а которые и осколками переломанные. Лежат солдатики, сжимают винтовки рассыпающимися фалангами. Их было столько, что казалось просто немыслимым их всех похоронить. Первое время и не старались особо это делать. Сунул руку в кости, раздвинул ребра в стороны, нет медальона — идешь к следующему. Нашел медальон — разворачиваешь и читаешь. Потом с родными списываешься или через военкомат запросы посылаешь…

Вон на том еле-еле видном бугорке, который раньше был бруствером окопа, они с братом нашли молодого командира, в кошельке у него была хорошо сохранившаяся фотография красивой женщины. Кто она? Жена? Невеста? Да кто ж знает. Портсигар еще у него был с инициалами. А.Д.В., кажется. А медальона не было. Долго хранилась эта карточка вместе с портсигаром у него дома, потом отдал в городской музей на стенд про Войну. И надо же такому случиться — одна из посетительниц музея вдруг узнала на фотографии свою мать и чуть в обморок не упала. Такая же в точности фотография, только увеличенная, дома на стене как портрет висела. Вот и еще одним неизвестным солдатом меньше стало.

Потом стали останки собирать и хоронить. Выносили из леса мешками. Или прямо на месте делали братские могилы. Ставили самодельные памятники.

Брат Следопыта раньше начал ходить в Долину. Старше на десять лет был и рассказывал ему все, что сам знал. Учил мины обезвреживать, из «трехи» и СВТ стрелять. Легко и просто эта наука давалась. Интерес был жуткий.

Следопыт подошел к еще видному широкому раскопу. Здесь они много оружия тогда нашли, и почти все в рабочем сохране. Промыл в воде, и понеслась стрельба по окрестностям. Патронов на каждом шагу — россыпями. Натешились до глухоты, до боли в плече.

А в соседней яме полтора десятка наших. В касках, шинелях, ремнях. И медальон один на всех. Солдат оказался из Узбекистана. Это все что удалось прочитать. По-русски, видимо, боец не умел грамотно писать. Записывал так, как слышал. Не смогли тогда разобрать его иероглифы. Да-а. Сейчас бы куча аналитиков подключилась, расшифровали бы все до буковки.

Солнце поднималось над лесом. По зарастающей колее от тягача дед неспеша прошел еще несколько десятков метров. Тяжело стало ходить. Ноги болят. Может от старости, а может уже весь свой запас прочности израсходовали. Шутка ли — столько отходить по этим болотам! Молодые с ног валились, пытаясь успеть за ним по лесу. А ему хоть бы что. До ночи как на крыльях летал. А вот теперь уже не держат крылья. Поистрепались.

Снова присел на пенек передохнуть. Закурил едким древним Беломором. Внук где-то раздобыл за бешеные деньги. Неспешно пуская дым, разглядывал кусок ржавого железа в колее. Пытаясь определить, что за предмет, наклонился, и снова кольнуло слева. Да что ж такое? Не болело никогда. Тоже запас прочности кончился? Старик выбросил недокуренную папиросу, вытер со лба испарину, нехотя ткнул щупом железку. Осколок. От них металлоискатели не умолкали. Столько их тут в земле до сих пор лежит, что, наверное, металлургическому комбинату на год хватило бы этот чермет плавить.

В паре десятков метров увидел давно заросший и сравнявшийся с землей блиндаж. Улыбнулся, вспомнив, как с друзьями нашли в нем много всякого немецкого барахла. Интересные вещи были там. Посуда с клеймами, штык-ножи, ложки-вилки, и даже МП-38 в углу под настилом лежал. Он тогда передернул затвор и сразу выстрелил. От удивления у всех глаза на лоб полезли. Ни фига себе! Вот это сохран. Были там еще полусгнившие пачки немецких газет и журналов, стопки, пустые бутылки. А одна бутылка была полная. Вот уж радости было! В лес они тогда на сухую не ходили, употребили самогону накануне дюже крепко. И такая находка, тем более, утром, когда в голове шум, пришлась очень кстати. Опорожнили ее, ничуть не сомневаясь в сохранности алкоголя. Он тогда ради интереса захватил домой пустую бутылку, на ней были красивые рельефные надписи. Позже, когда узнал, что бутылка такого вина среди коллекционеров стоит больше пяти тысяч долларов, долго смеялся с друзьями — ни разу в жизни еще не похмелялись таким дорогущим вином. А через год в пяти метрах от этого блиндажа, на той самой кочке, где выкопанный импортный коньяк распивали, нашел трех наших солдатиков. И стало почему-то нестерпимо стыдно. Надо же. На гансовское барахло тогда позарились, а своих не нашли.

Заросшая дорога, чуть извиваясь, привела к огромной авиаворонке, которая в войну была еще и братской могилой для девяноста пяти человек. Похожая на большой заросший пруд, она и через столько лет привлекала внимание. Уж кто только ее не выкачивал. На памяти Следопыта ее семь раз разные отряды в разное время брали. И как ни странно, каждый раз что-то или кого-то находили уже после того как тех девяносто пять подняли. Он и сам как-то раз взялся ради интереса отвалы перебирать. Кроме патронов и мелких осколков, которых тут просто горы по всему лесу, нашел несколько мелких костей. А еще медальон, пропущенный толпами поисковиков. Что ж, бывает и такое. Хозяина медальона давно уже похоронили безымянным. И вот теперь через много лет обрел он имя. После этого случая все отвалы просто как сквозь сито просеяли. И ведь нашли еще три медальона и медаль «За отвагу». Бывают в жизни чудеса. Ох, бывают.

Старик, прищурясь, разглядывал лес. Вот она, узкоколейка, по которой боеприпасы подвозили. Никаких следов уж не осталось, но он-то ее разглядел по одному ему видимым признакам. Много вдоль нее солдат наших лежало. В основном раненые тут нашли свою смерть. Не успели их в тыл вывезти. Потом немцы пришли и добили всех, кто не мог сам передвигаться. В черепах аккуратные круглые дырочки были почти у всех, кого старик с отрядом находил вдоль этой дороги.

Следопыт прошел чуть дальше и остановился перед ржавым памятником. Его когда-то давным-давно поставили родственники одного из солдат, которых он нашел. Раньше они приезжали почти каждый год на это место. Теперь вот уже лет двадцать никто не ездит. Краска облупилась, да и сам памятник покосился и зарос кустами. Молодая березка проросла прямо сквозь переплетения арматуры. А табличка с именем, выбитым не нержавейке, сияет будто новая, отражая вышедшее в зенит светило. Да-а. Сколько же таких вот самолепных неказистых обелисков по Долине разбросано. Сотни… Хорошими ориентирами они служат для тех, кто в Долину впервые попал.

Постукивая щупом, перебирая в голове мысли, старик брел в сторону от дороги. К одному ему ведомой цели. Почти по прямой, не сворачивая. Вот и еще один памятник. Железная звезда на постаменте из красноармейских касок. Да только не солдату, погибшему в войну. Памятник поставил он сам бойцу своего отряда. Тот погиб от немецкой мины, видимо, пытаясь ее обезвредить. Дико, нелепо, страшно. За два дня до своего тридцатилетия. Боеприпасы они в лесу обезвреживали каждый день не по разу. Тонны боеприпасов. Считались лучшими профессионалами. Умели все и знали все типы взрывателей. Следопыта всем этим премудростям учил брат. Позже уже и сам он учил своих бойцов. Что и как случилось в тот первый день мая, теперь уже не знает никто. Придя в лагерь, он нашел окровавленные куски мертвого друга и свежую воронку. И долго по-волчьи выл в голос и бился головой о деревья от бессилья что-то исправить…

Медленно убрал скопившийся мусор и положил к подножию памятника Беломорину. Затем так же не спеша собрал сухих веток, достал из старого прожжённого и протертого рюкзака мятый котелок и консервы и принялся колдовать над приготовлением чифира. Он любил этот напиток, да и сам неспешный процесс его приготовления ему нравился. Глядя в огонь, старик размышлял о прежних походах в Долину, о друзьях, которые вот так вот бывало нелепо уходили из жизни. И вдруг в какой-то момент с отчетливой и пронзительной ясностью осознал, что сегодня и для него это последний выход в лес. Последний день его поиска. Он даже замер на секунду с кружкой горячего чифира в руке и с тоской взглянул слезящимися глазами на небо. Неужели? Неужели больше никогда он не придет в этот лес? Неужели никогда больше вот так вот не сядет возле дымящегося костра?

Далеко перевалившее через зенит солнце только блеснуло сквозь редкую осеннюю листву холодным лучом и ничего не ответило… Подсознательно Следопыт всегда это понимал и знал, что этот день когда-то настанет. Как когда-то он настал для всех поисковиков, влюбленных всей душой в эту Долину. Для кого-то раньше, для кого-то позже. Знал, но гнал от себя эти мысли. Потому что по-другому он не мог жить. Без своей Долины. Правильно ли жил, все ли успел сделать, не задумывался об этом. Он просто искал солдат. Здесь был его дом, друзья, семья. Здесь было все то, чего не хватало в городской сутолоке. Здесь было все по-честному и просто до примитива. Вот ты, а вот они, солдаты, найденные тобой, в мешках и ведрах. Может, сложись его судьба по-другому, достиг бы и других вершин. Более осязаемых материально. Но там, наверху распорядились иначе. Свыше ему была предназначена только такая жизнь. Да и самому ему другой жизни было не нужно.

Не-ет! Ноги откажут — приползу. Ослепну — на ощупь приду. Глухой, горбатый, с язвой от чифира и раком от Беломора, но я буду здесь еще не раз. Разум говорил одно, а душа не хотела мириться с очевидным.

Сердце опять заныло тупой, тягучей болью. Привалившись на ствол дерева, Следопыт долго сидел не шевелясь, прогоняя мысленно эту так некстати нахлынувшую боль. Он просто ждал, когда лес его вылечит. Как волшебный бальзам исцелит от всех недугов. И правда, заноза в сердце постепенно растворилась, и старик открыл глаза. Бывало, дома и спина радикулитом ноет, и голова кружится, а придешь в лес — все болячки испарились, как не бывало.

Но это про физическую боль. А кто измерит боль душевную? Когда с каждым найденным бойцом будто уходит к нему кусочек твоей души. Или наоборот — частичка убитого солдата переселяется в твою душу. Словно сродниться хочет. И с каждым разом этот груз все тяжелей и тяжелей. Потом за две-три недели, проведенные в лесу, так умотаешься, что вроде бы домой рвешься, отдохнуть, отдышаться, отоспаться. Так нет же. Только очухаешься, прокопчённое тело в бане отпаришь, опять душа в поиск рвется, ноги сами в Долину несут. Как это ни странно, но в лесу, заваленном солдатскими костями — как в раю. Хорошо и уютно. Здесь все свои. Без лицемерия и предательства. Часто ловил себя на мысли, что с мертвыми он больше общается, чем с живыми. Бывает, что живых и людьми не всегда назовешь. Так, какое-то подобие приматов.

Первых своих найденных солдат Следопыт сначала всегда рассматривал с пацанячьим интересом. Да и был-то пацаном. Потом, постепенно от монотонности того, что он делает, этот интерес притупился. Он просто их искал и хоронил. И вот в один момент, когда количество найденных солдат достигло какой-то критической цифры, вдруг как вспышка в мозгу «А ведь это же люди! ЛЮДИ» Каждый со своей короткой судьбой, со своими несбывшимися планами, надеждами. У каждого были мать, отец. Кто-то успел завести семью, кто-то нет. Он даже ужаснулся от того, что раньше относился к ним как к просто находкам. К костям. Хоть и человеческим. Да и многие так относились в этих местах. Это поколение выросло в такое время, когда черепа в лесу как пеньки лежали. Поддеть его ногой было такой же обыденностью, как для городского жителя пнуть консервную банку на асфальте. Люди. Сколько же вас здесь лежит, сгинувших без вести в окровавленных дебрях?

Старый Следопыт вышел на край мохового болота. «Привет, красавица!» — произнес он еле слышно. Со стороны можно было подумать, что дед в этих лесах совсем умом тронулся. Но это приветствие относилось к едва видному раскопу, совсем заплывшему от времени. Сразу и не поймешь, раскоп это или просто небольшая ложбинка во мху. Когда-то давно они нашли здесь погибшую медсестру. Мало что от нее осталось. Молодые девичьи кости быстро растворились в этих кислых болотах. А косы остались. Шикарные, красивые темно-русые косы. Аккуратно были уложены этаким царским венцом на голове. И еще разбитый осколком медальон. Когда он увидел эти косы, впервые за столь долгие походы в лес заплакал. Тихо, беззвучно, отвернувшись в сторону, чтобы никто не видел его минутной слабости. Он же командир. Так и не смог он привыкнуть к женщинам на войне. Даже сейчас опять ком в горле. Он будто наяву снова увидел снова эту девичью красу...

Пора, наверное, и назад продвигаться — подумал старик. Солнышко уже к горизонту клонится. Темнеет сейчас рано. Хотя заблудиться он не боялся. Это его лес, и здесь он мог в любое время суток выйти, куда пожелает. Здесь все знакомо до последней ямки, до последнего кустика.

Отбросил в сторону очередную докуренную до последней крошки беломорину и повернул в сторону большой поляны, заросшей высокой травой. Поляна выглядела так, словно война здесь прошла всего лет пятнадцать назад. Просто живого места на ней не было. Это поисковики ее так всю перелопатили. Еще одно памятное место. Здесь наших немцы накрыли минометами, а потом еще и из пулеметов добили. Положили всех. Больше тысячи на крохотном пятачке. Люди лежали в несколько слоев. Уж на что Следопыт привык к большому количеству солдатских костей, но такое жуткое зрелище он видел тогда впервые. Основную массу бойцов подняли в первые же два-три года. А затем не год, не два, а сорок лет поисковики перекапывали и просеивали эту поляну. Каждый год она приносила им свой скорбный урожай в виде медальонов, медалей, печатей воинских подразделений. Даже знамя полковое как-то раз нашли.

Старик медленно прошел через тростники, поколачивая своим верным и надежным инструментом. Кое-где под щупом звучали осколки, патроны, камни. Он не нагибался проверять, что там лежит. Со стопроцентной точностью он мог просто по звуку определить и размер осколка, и калибр патрона. Долгий поиск развил в нем звериное чутье. Иногда бывало, что много всяких солдатских вещей раскидано по небольшому пятачку, минник в руках поет победные песни, а он почему-то был уверен, что солдата там нет. И не ошибался ни разу. А иногда вдруг на пустом месте, где металлоискатель ни одним сигналом не радовал, остановится, ткнет пару раз щупом, а там нога или череп. Солдатик лежит весь размародеренный. И ничегошеньки металлического у него нет, на что бы прибор пискнул. Что это? Дар свыше? Или какая-то немыслимая интуиция, развившаяся за годы работы в лесу. Идешь вот так иногда, свои мысли в голове гоняешь, и ни с того ни с сего вдруг ноги сами несут к какой-нибудь березе, под которой находишь бойца. Наверное, направляют его поднятые солдаты к своим, еще не найденным однополчанам. Откуда-то из небесного строя неслышимые команды подают.

Недавний ураган наломал и навалил много старых деревьев за поляной. Переплетение стволов и корней напоминало какие-то зловещие клубки гигантских змей. Следопыт остановился, созерцая это нагромождение. Решил не лезть через него, а обойти стороной, по краю этого хаоса. Перелезая и где-то даже переползая через этот лесоповал, он вышел к огромному выворотню. Корни старой ольхи взвились в небо на четыре человеческих роста. Повисший на них обрывок кожаной портупеи или чего-то там еще сразу привлек внимание. Слух, зрение, осязание сразу обострилось до предела. Тело напряглось, как перед последним броском в атаку. Машинально ткнул щупом под корни. Стоп!!! Что это? Не может быть! Да нет, все верно — не мог он этот звук перепутать ни с каким другим. Кость! Так под щупом стучит только она. Неужели еще один? Да сколько же вас тут? Или это последний?

Аккуратно расковыряв рыхлую землю ножом, дед выдернул на поверхность черный обломок берцовой кости человека. Ольха много лет назад выросла над ним, укрыв останки своими корнями. Потому его не нашли тысячи поисковиков, которые в округе перевернули всю землю по нескольку раз. «Прижизненный перелом», — мимоходом отметил про себя Следопыт, продолжая расширять раскоп, — осколком стегануло по ноге». Надо же. Уж и не чаял найти бойца, а вон оно как получилось. Под уверенными движениями рук обнажались и другие части скелета. Дед уже представлял, как, выйдя из леса, буркнет внуку, что старый воин — мудрый воин, или что порожняком из поиска старые следопыты не возвращаются, или тому подобную чепуху, чтобы утереть нос молодому поколению. Вот он я какой. Со стареньким щупом нахожу. А вы, со своими навороченными приборами и прочими прибабахами только осколки копать можете.

Уже смеркалось, когда старик почти закончил свою работу. Осталась самая малость. И тут вдруг из-под лезвия выскочил черный эбонитовый цилиндрик. Медальон!.. Сердце болезненно застучало с утроенной силой. Вот это удача! Выплюнув недокуренную папиросу, Следопыт медленно-медленно открутил туго завернутую крышечку. Темно-серая бумажка смотрела на него в сумерках с надеждой. Он опешил. Целый век прошел. Век. Больше, чем жизнь человеческая. А солдат до сих пор слал весточку с войны своим неведомым потомкам.

Он бережно сложил в рюкзак солдата, сел под выворотень, закурил очередную папиросу и снова достал из кармана медальон. Вот он, смысл всей его жизни. Лежит на грязной ладони. Вся жизнь была ради этих вот черных круглых футлярчиков, в которые втиснута чужая судьба. Сколько их было им найдено, уже и не вспомнить. Много. И каждый раз, когда он находил медальон, сердце чуть не выпрыгивало из груди от радости.

                                                                                     * * *
 

Через три дня внук со своим отрядом нашли Старого Следопыта. Он так и сидел рядом со своим древним рюкзаком и щупом, привалившись к выворотню и зажав в мертвой руке черный солдатский медальон.

Александр Савельев