Костер

С тугим вжиканьем молния палатки выпускает тебя в холодное майское утро. Еще не совсем рассвело, сумерки как тонировка на автомобиле. Холодно, черт те дери, брррр… Поёживаясь, покряхтывая и похрустывая всейнемолодой своей арматурой, бредешь к костровищу. Вчера приготовил сухую бересту и пару «каленых» дровин. Не спеша, позёвывая, колешь их, поджигаешь бересту и щепки. Огонек, сначала вялый и такой же продрогший, как ты сам, слизывает остатки измороси на дровах, пуская густой дымок. Кажется, вот-вот погаснет. Но нет — борется за жизнь и все сильней заявляет о себе легким потрескиванием.

Костер разгорается… Ты присаживаешься на чурбак и смотришь на него в полглаза, протягиваешь озябшие руки и ловишь первые теплые струйки. Голова еще спит и даже не пытается о чем-то думать. Хорошо… Теплей становится просто от осознания близости огня, который все веселей и веселей трепещет в сухих дровах. Подбрасываешь еще несколько сухих палок. Искры вылетают из костра, словно напуганные воробьи из кормушки.

Над Полистью легкий туман, скорей даже дымка. Прошлогодняя трава у берега в серебре росы. Соловьи просто с ума посходили — их тут в питомниках, что ли, выращивают, таких виртуозов? Или уроки пения им кто-то тут преподает? Такое выделывают! Как ни странно, кажется, что тихо над речкой. Эти трели до того гармонично вписываются в мир вокруг, что тишина становится живой. Невольно выделяешь из этого многоголосья самых отчаянных солистов. И впитываешь в себя эту соловьиную тишину…

Костерок окреп, уже уверенно трещит сушняком и искрит во влажном утреннем воздухе. Семьдесят два года назад таким же апрельским утром согревались у огня наши бойцы перед атакой. Здесь же, на этой речке в Мостках. Деревушка в пару десятков дворов. Вторая Долина Смерти в Любанской операции. В бесславной, но не позорной операции.

В полях и лесах в округе с сорок второго остались прорастать травой и деревьями тысячи наших солдат… Каждый год ты, как и сотни таких же с диагнозом «Поисковик», рыщешь по лесам и болотам Новгородчины с металлоискателем и лопатой, чтобы найти то, что осталось от этих солдат. Осталось немного. Бойца порой в горсть собрать можно — время и природа свое берут.

Зачем тебе это надо? Много раз ты задавал себе этот вопрос и не мог ответить. И вправду — зачем? Что же такое, этот поиск? Увлечение? В какой-то степени да. Работа? Ну, да, как у раба на галерах, только еще и жрачка за свой счет. Диагноз? Тогда это массовая эпидемия с жестоким весенним обострением. Или это глоток кислорода в мути обыденности?

Наверное, все же это просто Жизнь. Настоящая жизнь, где нет места пустой суете, надуманным, мелочным, гнилым проблемам. Пусть где-то в далекой дали — вонь и сутолока городов, за чертой разумного — настороженность и недоверие, когда в людях видишь скорее врагов или соперников, чем друзей. Здесь — Жизнь в своем самом честном проявлении. Как в храме пред иконами. Все просто и честно. Здесь нет ни званий, ни чинов, ни возраста. Нет блудливых улыбок чинуш, вещающих о любви к Родине. Никто не плюнет в спину, а правду скажут в глаза. Ты знаешь, что твои гвардейцы поделятся спальником и последней сигаретой. И нет во всей вселенной тыла надежней, чем твой отряд. Ты только здесь и живешь в полную силу, отдавая всего себя этой многим не понятной деятельности. И каждый год, задыхаясь от рутины и серой повседневности, ты ждешь этого глотка жизни, ты мчишься сюда, в эти гнилые болота, пропитанные кровью и заваленные останками солдат. Чтобы пожить. Именно пожить. Хоть два-три дня. Лишь бы хлебнуть жизни. Настоящей. Без шелухи и грязи.

Рыжая овчарка медленно подошла и села рядом, прижавшись вздрагивающим боком к твоей ноге. Смотрит не мигая на огонь. А ей-то нафиг это все надо? Пятый год лазит с тобой по чепыжам да буреломам, в Замошском болоте как в своем огороде себя чувствует. Ляжет на кочку да поглядывает, что ты там во мху нашел. Иногда подойдет и понюхает одобрительно.

Костер. Туман над Полистью. Верная собака рядом. Соловьиная тишина. Роса на пожухлой траве. Ты ни о чем не думаешь. Просто смотришь в новорожденный костер — так же, не мигая, как и овчарка.

Вот он — Миг. Между прошлым и будущим. Он замер, этот миг. Прошлое уже было вчера, а будущее сегодня еще не наступило. Время остановилось. Нет ни войны на Украине, ни патриотических воплей, ни Одессы с сожженными людьми. Нет врагов, подлости, пошлой и мерзкой рекламы, дебильного телевидения. Нет рабочей каждодневной нерассерихи и пьяных работяг. Ничего этого нет. Ты, овчарка и костер. И туман над Полистью… А еще незримое присутствие тех, кого ты еще не нашел. Они здесь, с тобой, у твоего костра. Смотрят на тебя травой и деревьями. И ждут ...

Искры, вылетающие из пламени с каждым щелчком сухих дров, напоминают о неизбежном течении времени. Ты пытаешься усилием мысли растянуть этот замерший миг. Но не получается. Солнышко уже за деревьями. Совсем светло. Закипевший котелок на крючке закрутился над пламенем как стрелка компаса. Вода сварилась. Только алкоголик поймет этот кайф обжигающего утреннего чифира. Ты полусонный глотаешь этот почти кипяток. Ощущения сравнимы с реанимацией пьяницы, когда он утром похмеляется холодным пивом. Кому как не тебе знать это. Все в жизни бывало. И эдесь, и там блаженство разливается по всем измученным и израненным клеточкам. Живая вода… Наверное, это про чифир сказано.

Послезавтра конец Вахты. А потом захоронение в Мясном Бору. Будут хоронить и твоих пятерых безымянных, которых ты по косточке выцеживал в коричневой жиже. Все вроде чин по чину, с воинскими почестями, как положено солдатам. Но ты туда не пойдешь, чтобы не видеть и не слышать свору «небожителей» всех чинов и рангов, которые слетятся попиариться на костях. Опережая друг друга, будут изрыгать свою лживую патриотическую блевотину. Давно известный сценарий. Тошно. Там нет Жизни. Там мертвые слова и глаза. «Не забудем…пред вами в неоплатном долгу… оказывать всемерную поддержку поисковому движению…».

Сказано и забыто.

А с какого такого перепугу, господа чиновники, вы про патриотизм с таким упоением лопочете? Вы что, с нами вместе в Мясном Бору грязь месили? В яме на 50 человек трупаниной дышали? Кто из вас косы медсестры, погибшей 70 лет назад, в руках держал и беззвучно выл, глотая слезы вперемешку с торфяной жижей? Клещей с комарьем и прочей лесной нечистью поил своей голубой кровушкой? Как бы не так! Не вы нас, а мы должны учить вас, холеных толстопузов, Родину любить. А вам — слушать и запоминать. А лучше записывать. А то память у вас короткая. Да, хотя, и мы учить не будем. Вот они, наши учителя, в гробах, в лесах, в болотах… Там, на небе, дядька один живет, он все видит. Когда-то и мы к нему попадем. И встанем в строй вместе с теми, кто найден и не найден. А вот вам в этом строю место вряд ли найдется.

Прогоревшие дрова осыпались, костер запустил ввысь очередной сноп искр. Из палатки высовывается заспанная Андрюхина морда. Миг сорвался и полетел в вечность. Все! Будущее началось вместе с его сонным «Сколько времени?» Собака подбежала к нему и под матерные аккомпанементы друга «умыла» его своим языком. Ну до чего же они все родные, эти рожи. Кажется, и детей собственных так не любишь, как этих бармалеев. Андрюха пьет обжигающий чай. Не спеша собираемся в лес. Начинается еще один день Жизни. Костер постепенно затухает. Внезапно, словно осознав себя виновным в этом медленном угасании, со всей щедростью бросаешь в него хорошую порцию сушняка. Живи, браток. А мы пока поищем.

Александр Савельев