Выписка из журнала боевых действий 158 стрелковой дивизии.
Вокруг меня одна смерть. Я один живой, в снегу на трескучем морозе. Мне уже не хочется стрелять. Хочется одного — конца мучений. Я не могу даже приподнять голову от земли, а каску ненавижу — ее видно издалека. Хочу слиться с землей. Чтобы каска оказалась вдруг шапкой-невидимкой из добрых сказок, что рассказывали мне в детстве.
Почему он стреляет, и стреляет, и стреляет? Там, на высотке, храм. Помолиться бы на святую церковь! Только сейчас она черна и холодна. Ссутулившись, скорбит о нас. Островок надежды в пустыне ужаса.
Почему Господь допустил это? Справа от меня уткнулись в красное от крови снежное покрывало Ваня Тюрин и Коля Мещеряков — бывшие автозаводцы, товарищи, друзья. И не существует больше для них этого невыносимого мороза, страха, боли. И меня для них тоже больше не существует. И светлое неудержимое чувство долга, справедливости и… ярости не поднимет уже нас в атаку. Убиты...
Нет! Просто спят сном спокойным. Спят сном вечным. Спят… А я? Чувств не осталось, как не осталось и нас. Я один теперь на снежном валу у Холмеца, перед святой церковью, на проклятой войной земле. Я чувствую, как смерть, бродившая по своим владениям, остановилась за моей спиной. Любуется на меня, улыбается. Забирается костлявыми ледяными руками под одежду. То шепчет что-то страшное в уши, то смеется...
…Или это разбушевавшаяся зима сводит меня с ума!? Я не чувствую ног. Проклятые неудобные колодки! В этих хваленых армейских ботинках так же холодно, как и без них. Когда-то я так гордился, примеряя их!
Зачем тут я? А пулеметчик? Притих… Да, пулеметчики «Гросс Дойч» хорошо знают свое дело. Вокруг ни стона, ни крика — мертвая тишина. Три батальона уже поклонились куполам. Видит ли Всевышний все это? Видит ли меня? Слышит ли? Господи, обрати на меня свой взор! Дай уцелеть, дай выжить в жестоких сражениях, спаси и сохрани! Не дай еще одной матери рыдать о не вернувшемся сыне. Прошу. Молю!
Тишина… Быть может, Бог сейчас на другом краю земли? Покинул свою Холмецкую обитель, отдал ее в руки сытых врагов, топчущих родные края.
Тишина… Никто не призовет: «В атаку!». Да и кто теперь откликнется!? Москвичей-ополченцев, слесарей, фрезеровщиков, мастеров забрала в одночасье старуха-война, извела и похоронила без почестей в холмецкой мёрзлой земле. Отчаяние… отчаяние сковало мое сознание. И уже не ощущаю холода...
Двигаться вперед? Куда это — вперед!? Я не могу подняться. Даже пошевелиться нет сил! А винтовка? Винтовка! Ну какой с нее толк в замерзших, не слушающихся меня пальцах? Тишина...
А хочу ли я дожить до окончания войны? Хочу ли вновь и вновь убивать под крики «Ура!»? Хочу ли видеть, как один за другим падают мои друзья? Хочу ли жить со страшной раной в сердце и лицами убитых однополчан в памяти? Я не хочу даже завтрашнего дня! Только покоя… Покоя сейчас же, сию минуту… Боже, скорее бы все закончилось!
Мне суждено умереть. Я с этой мыслью смирился. Жаль лишь, что ни раньше, ни перед боем не нашел комсорга. Где он сейчас? Наверное, тоже «принял обряд»? Нет никого. Я один. Хочу умереть! Умереть героем — для матери. Не безымянным солдатом — для тех, кого защищаю. И… комсомольцем, куда я так и не успел вступить.
Слышишь ли ты, Господи, мои мольбы? Мама! Мама, я знаю, ты-то уж точно слышишь меня! Ты слышишь, ведь ты мать! Я жив, но так далеко от тебя. Я скоро увижу тебя с небес, а потом всегда буду рядом. Смерть будет хранить мой сон, а я буду хранить тебя, мама...
И смерть шевельнулась за моей спиной. Я с трудом открыл глаза и повернул голову. Нет, то была не моя смерть! Не моя… Медленно, тяжело дыша, ко мне ползет Рашид, наш санитар. Живой… живой!
Я смотрю на него, как на чудо, пытаюсь что-то сказать, и… не успеваю. Вместе со мной очнулся от дум и пулеметчик. «Немецкая машина» сбоев не дает. Санитар, добравшийся, наконец, до меня, уткнулся в мой бок и затих. Судорожно переворачиваю его на спину и запихиваю окоченевшие руки Рашиду за пазуху. К уходящему теплу.
Смерть ласково своим теплым саваном согревает мои ладони и зовет к себе… «Святой Гюнтер» с вершины звонницы «окрестил» пулеметной очередью. Он не щадит даже погибшего уже санитара. Что ему до правоверного мусульманина? Затявкали немецкие пехотные минометы, снова и снова смешивая с землей уже погибший 875-й полк. Я смотрю на тела вокруг — если их еще можно назвать телами. Всего лишь мишени для врага. Мои друзья. Иван, Коля, Рашид. И остальные, с кем шел в бой. Они не предали. Они были и остались рядом.
Рядом. И мне теперь не страшно. Пули с противным визгом рвут землю… Господи, я хочу перекреститься! Немец, дай же передышку!
Словно услышав меня, пулеметчик не торопясь, со знанием дела, поправляет прицел. Он дает мне возможность подняться. Никто не заставит меня встретить смерть на коленях!
… Длинная трассирующая очередь ослепила глаза прощальным фейрверком. Темнота… Свою пулю я не услышал. Смерть бережно укрыла меня снежным покрывалом.
Сергей Виноградов