Школьницы блокадного Ленинграда о том, что пришлось пережить...

В тот год, когда началась война, я окончила шестой класс 393 школы Кировского района. В этой школе учились, в основном, дети сотрудников Лесного порта. Жила в Автово, на проспекте Стачек, в доме №8. В начале войны мне было 14 лет. Враг приближался к Ленинграду, надо было готовиться к обороне города — стали помогать взрослым рыть окопы рядом со школой.

В августе начались воздушные тревоги. На ночь стали спускаться в бомбоубежище. Однажды ночью мы услышали непонятные свистящие звуки. Кто-то сказал, что это, наверное, опять какая-то провокация немцев, но нам, любопытным ребятам, надо все знать. Выбежали на улицу. Со стороны железнодорожного пути по небу неслись непонятные светящиеся свистящие полосы в сторону фронта. Незабываемое, замечательное зрелище. Как выяснилось позже, это были наши «катюши»…

Каждый день поступали тревожные вести. Все больше мимо дома шло беженцев, иногда гнали скот. Было страшновато. Однажды объявили, что жители «окраины» будут эвакуированы в центр города. Таким образом, мы переехали на Красную улицу, в дом №15, в комнату на две семьи в коммунальной квартире.

Начались страшные дни блокады. Голод — постоянно уменьшались нормы хлеба по карточкам (у нас были две иждивенческие и одна служащая). Первого октября 1941 года — норма по 200 граммов, тринадцатого ноября 1941 года — по 150 граммов, двадцатого ноября 1941 года — по 125 граммов. Хлеб, как глина, — сырым его невозможно было есть. Стали делить каждую порцию на три части и подсушивать.

Мама пешком ходила на работу из центра на Турухтанные острова. Еще хорошо, что дежурила сутки, а двое была дома. С работы приносила в баночке немного каши (на работе в столовой немного «отоваривали» крупу). Эту кашу разводили водой, получался «суп» на два дня с маленькими сухариками. Иногда «был кусочек «дуранды» — плитки прессованного комбикорма.

Голод невозможно воссоздать, перечувствовать. Ведь он был не просто страстным желанием поесть, а особым состоянием человека, при котором любое движение требовало огромного напряжения воли. К голоду прибавился невыносимый холод. Стекол нет, окна забиты фанерой, завешаны одеялами. А эти бомбежки…

Помню, вечером собрались дома, вдруг радио громко оповещает: «Воздушная тревога», повторяет три раза и включают метроном. Во дворах домов воют сирены. Гул самолетов в воздухе, отвратительный свист падающей бомбы. Дом сотрясается от взрыва, качается мебель, звенит посуда. Дом наш двухэтажный, бомбоубежища нет. Что будет, то и будет…

Постепенно голод и холод давали о себе знать. Слегла бабушка, а затем и мама. Все нехитрое хозяйство легло на меня. Вставала в 3-4 часа ночи, занимала очередь за хлебом. На улице мороз до тридцати градусов, закутывалась так, что видны были только глаза. Стояла до открытия булочной, ведь надо было получить хлеб как можно раньше и «накормить» своих. Двадцать первого января 1942 года умерла бабушка...

Гибли родные и близкие. Маму перевели на казарменное положение, и мы переехали к ней на работу, на Турухтанные острова, почти на передовую. Я, как и чем могла, помогала сотрудникам. Женщины передвигались еле-еле. Жили мы в конторе. Одноэтажный дом, типа барака, стоял на виду у немцев. К нам приезжали машины за дровами из больниц, госпиталей и других объектов. Надо было их оформлять как можно быстрее, иначе сразу же начинался обстрел прямой наводкой. Познакомилась с девушками-санитарками с передовой, и когда ездила в город, выполняла их нехитрые поручения: отвезти родным письма, иногда какой-нибудь подарок, привезти весточки от родных. А город жил и трудился.

27 октября 1941 года начались занятия в 239 школе. Ее все называли школой «со львами». Здание школы – исторический памятник. Строил его архитектор Монферран. Учителя и дети собрались задолго до начала уроков. Учащихся в школе было 700 человек. Учителя были у нас замечательные. Завучем, а затем директором школы была Валентина Васильевна Бабенко, историю преподавала наша любимая учительница, душа и гордость школы, Ксения Владимировна Ползикова-Рубец. Она очень любила нас, была в горе и в радости всегда с нами. Давая уроки, она понимала, что готовить уроки дома нам будет трудно и рассказывала все так интересно, что невольно мы все запоминали.

Все труднее и труднее было ходить в школу. 20 ноября 1941 года норма выдачи хлеба была снижена до 125 граммов. Ноябрь, уже лютая зима, морозы больше 30 градусов. В классах ученики сидят в пальто, перчатках или руковицах. У девочек на головах теплые платки. Руки в муфтах. Чернила замерзали. В чернильницах устраивали «проруби» и через них обмакивали перья. После четвертого урока – звонок «к супу». Суп для всех приобрел особую ценность.

Продолжались бесконечные тревоги. 27 ноября к концу дня начался обстрел. Снаряды рвались совсем близко, один из них разорвался перед самым подъездом, и у нашего бедного «сторожевого льва» были оторваны хвост и нижняя челюсть. Вылетели все стекла с первого этажа, частично – второго, а на улице – мороз. Ряды учеников редеют. Требуется большая сила воли, чтобы сидеть в стуже почти 5 часов, а дома в той же обстановке готовить уроки. Частые воздушные тревоги и обстрелы заставили перенести занятия в бомбоубежище. Школа жила и работала.

Весной 1942 года школьники были мобилизованы на сельскохозяйственные работы. В школе вывесили лозунг: «Рабочие – у станка, школьники – на огороде – все нужны фронту!»

Мы уезжаем в Пери, в подсобное хозяйство завода «Судомех». Разместили нас в двух сараях. Один сарай – наше жилище, второй – клуб. Дали два дня для отдыха и приведения в порядок наших жилищ. Теперь мы стали называть себя не ленинградцами, а «перийцами».
Вставали в 6 часов утра, шли на зарядку, а потом – мыться в пруд. После завтрака работали на прополке. Все заросло, не разобрать, где грядки. Где межа. Были и курьезы: однажды вместе с сорняками выпололи частично и морковку. Мы очень расстроились, так было больно и стыдно; но урок не прошел даром, все его запомнили на всю жизнь. Трудились мы потом отлично и вырастили хороший урожай, а самую большую брюкву отвезли на выставку во Дворец пионеров.

В город мы ездили редко, но писали письма родным и с нарочным переправляли в школу, а в городе их разносил Боря Перепечко, которого из-за сильной дистрофии не взяли в лагерь. И вот 20 июля 1942 года нес Боря очередные весточки через площадь Восстания, рядом разорвался снаряд.
Ранение в ногу оказалось таким серьезным, что ее ампутировали. Согласно сводке МПВО, он стал единственной жертвой, которая случилась в городе 20 июля 1942 года. Боря закончил ЛИСИ, работал архитектором. 20 июля 1983 года умер от сердечной недостаточности. За работу на огородах наш лагерь получил 1-е место в Октябрьском районе и 2-е в городе.

Когда вернулись в город (12 октября 1942 года), то в школе нашли изменения. Балконная дверь была заложена кирпичом и оставлена только амбразура для пулемета, также были оборудованы все угловые помещения школы.

Начался учебный 1942-43 год. Нас уже было в седьмом классе не двенадцать, а двадцать пять человек. По воскресеньям нас возят на Нарвскую заставу разбирать деревянные дома. Идет заготовление топлива на зиму. В школе созданы тимуровские команды в помощь обессиленному населению нашего микрорайона.

19 января 1943 года – блокада прорвана. Но зима и весна 1943 года еще тяжелы: обстрелы, воздушные тревоги. Занятия продолжаются. В мае 1943 года мы приняты в комсомол.

За работы в подсобных хозяйствах, за оздоровительную кампанию 1942-1943 года в ноябре 1943 года нам были вручены медали «За оборону Ленинграда».

Светлая память всем погибшим блокадникам...