Молодая совсем. Ещё и двадцати не было. Зубы все ровные – один к одному. Молодые, не стёртые. Череп небольшой, конечности, таз… Рядом с рослыми мужиками она казалась неестественно маленькой. Я её сперва принял за ребёнка. Если бы не характерные рисунки швов на местах стыка черепных пластин, то вполне можно перепутать с четырнадцатилетним подростком.
Досталось ей. Ноги перебиты, ребро сломано. Видать, попала под артиллерийский обстрел. Если осколки попали в грудную полость, то шансов выжить в этой топи немного. Тут и здоровому загнуться – как раз плюнуть. Вон их сколько лежит. В соседнем блиндаже 11 человек подняли. Опознали двоих по медальонам. Повар из Красноярска и связист, тоже из Сибири. Здесь, похоже, многие из Сибири. Ребята с Алтая каждый год приезжают — своих ищут.
Связист в наушниках лежал. Значит, в санбат не попал – на месте убило. Запомнилось выходное отверстие в затылке: в форме кратера, круглое, как будто от пули. Хотя пулевое ранение здесь маловероятно – до гансовских позиций больше двух километров. В основном, от бомбёжек гибли, да в медсанбатах – от ранее полученных ранений.
Глядящие со дна раскопа пустые глазницы приковывали внимание, не отпускали. Какая она была? Красивая, наверное. Мне один ветеран рассказывал, что на войне все девчонки красивые. Они про дом напоминали. Про то время, когда войны не было. Когда можно было, не опасаясь ни артналёта, ни воздушной атаки, запросто кружиться с ними на танцах. А затем провожать домой, укрывая пиджаком худые плечи.
Пока на поверхности грязной жижи проглядывало шесть окружностей черепных коробок. Начнёшь извлекать останки раньше времени – и смешаешь всех, кто лежит ниже, с грязевой массой. В такой ситуации легко потом пропустить мелкие кости и даже медальон. Так что лучше не торопиться.
С противоположной стороны ямы работают девчонки из Коми, Даша и Наташа. Старательные. Лёха уронил в яму саморез, которым ручка лопаты к черенку крепится. Наташка нашла его через полчаса. В этой грязной жиже, где ноги с трудом выдираешь из грунта, это всё равно, что найти иголку в стоге сена. Такие медальон точно не пропустят.
Так и два дня назад: на шестом часу наших шатаний в одной из воронок Длинный выудил советский котелок. Я остался дорабатывать подозрительное место дальше, шаря стальным крюком в вязком грунте, а Серёга проверил соседнюю ямку. Ему повезло. На глубине около метра лежали бойцы. В соседнем углублении мой крюк тоже показал присутствие останков. Затем подобная картина стала встречаться чуть ли не в каждой ямке. В нескольких местах крюк ткнулся в дерево.
«Гробы», — сказал Длинный. И от этого стало как-то неуютно. Место совсем не напоминало кладбище. Никаких следов — ни бугорков, ни обелисков. Кусты, мелколесье и чавкающая под ногами грязь. Полное забвение.
Похоже, до темноты не успеем. К нам уже Фиона пришла на помощь. Всё равно медленно. Если сегодня не поднять, завтра придётся начинать всё сначала. За ночь раскоп наполнится водой и глиняной жижей. Может подмыть край, и тогда отвалы грунта, удерживаемые брёвнами, рухнут вниз. Уже сейчас только и успеваем воду откачивать. Наверху Лёха с Гаврилой работают – принимают останки, тщательно перемывают их в луже. Это только кажется, что наверху делать нечего. Там и воду надо принимать, и грунт с краёв раскопа отбрасывать. Легче, конечно, чем внизу, но тоже есть чем заняться.
Темнеет. К нашему раскопу подтягиваются поисковики, закончившие работу на своих точках. Пришли Шрек и Серёга Солодянкин. Тщательно пересматривают складки шинели, поднятой из ямы. Может, хоть какая-то зацепка?
Алтайцы загомонили – снимаются. Они сегодня на гробах работали. Оно, конечно, физически полегче, чем в воронке, но вот мозг от этих коробок деревянных очень быстро устаёт.
Все невольно улыбаются. Тринадцатый. Его голова уходит под стенку раскопа. Нет, не успеем. Темно уже. А ещё переправляться через реку. В темноте опасно. Надо выходить.
Поисковики поднимаются из воронки. Завтра закончим. Всё равно при таком освещении работать нельзя – запросто можешь не только останки, но даже и медальон не заметить. Не видно уже ничего.
И почему это мозг называют «серым веществом»? Он же белый. Словно писчая бумага. На фоне грязной жижи этот комочек кажется белоснежным, почти стерильным.
К реке движемся быстрым шагом. Все устали, но спешить необходимо. Осталось совсем чуть-чуть. Меньше километра прыжков по кочкам – и вот она, река. А от неё рукой подать до лагеря. В лагере костёр, горячий чай и отдых. Только ноги уже почти не слушаются. Прыжок… Мимо. Нога проваливается в грязную жижу, и холодная сырость затекает через верх болотного сапога. Поднимаюсь с трудом. Надо идти… Добраться до лагеря и лечь спать. Завтра много работы. Бойцы ждут.
Едва успеваем переправиться, как становится совсем темно. В небе ярко мерцают звёзды. Это та самая девчонка смотрит на нас оттуда. Когда-то мы встретимся. Ведь все там будем. Поговорим. Расскажет: кто она, откуда и как погибла. А мне, пожалуй, и сказать будет нечего. Она и так всё знает. Такие вот дела.
Всё-таки в удачное время мы родились. Ни войны, ни голода нет. И, как ни страшно, памяти тоже нет. Только слова… «Мы помним, мы не забудем». Скоро никто и даты начала войны не назовёт. Девятое мая помнят, конечно. Ведь такой повод бухнуть!.. Лучше бы цветы купили на могилу, чем на водяру тратиться.