Штопор

Юрий Поваренков был простой мужик, не любящий работать, но любящий выпить. Когда я жил в городе, мы часто встречались — наши дома стояли рядом. Он был старше меня года на три и тоже ходил в лес. Я ходил своей компанией, он – своей. В разговорах Поваренков ничего интересного не рассказывал: ну, был в лесу, ну, что-то копал. Но что именно, о том умалчивал.

Только однажды пошли с ним в лес вместе, и он показал мне «Пятак». Место у деревни Мостки. Там было много убитых и много немецких блиндажей. Только из одного мы достали два «маузера» и восемнадцать «трехлинеек». Все было новое, но мне ничего из этого не нужно было — на плече болтался МП-40, который он вытащил тут же, из воронки, и на боку в кобуре висел «наган».

То лето мы провели вместе. Все равно он предпочитал только свою компанию. Но почему-то меня тянуло к нему. И вот, вернувшись из армии, я сразу встретился с ним. Тогда он устроился на ликеро-водочный завод. Вернее будет, «попросили». Когда Юру очень «просили», он всегда почему-то устраивался – на мясокомбинат, хлебозавод, молокозавод. А в этот раз была «ликёрка»...

Я тогда приехал домой и очень скучал. По армии, по армейским друзьям. Полгода не мог поменять армейские сапоги на гражданскую обувь. Юрик после работы спешил ко мне в гости. Обвязавшись бутылками, как смертник, идущий на танк, вваливался к нам домой. Изрядно выпивший, но, как говорят, «в уме». Садясь за стол, откручивал от тела примотанную изолентой бутылку и угощал меня. Мне было тоскливо. Поддержать компанию я не отказывался. И очень хотелось узнать, что сейчас делается в лесах. Стояла зима, а в родные места меня очень тянуло. Когда еще их увижу?!

После первой стопки он нес какую-то чушь, и мне становилось не по себе. Так продолжалось всю зиму. Однажды я спросил его: «Ты что прикидываешься?». Он говорит: «Саша, я прихожу, трясет, сразу стакан. Потом, представь, за весь рабочий день сколько! А, уходя, вдогонку еще пару. К тебе прихожу, а оно и бьет по голове».

Я устроился работать поваром в столовую. Он продолжал на «ликёрке». И приходил ко мне, словно стеклянный рыцарь. Иногда прятал отвалившиеся от тела бутылки в поле. Потом не мог вспомнить, где. Однажды потек в унитазе бачок. Мы вызвали слесаря.

Тот быстро починил поломку, вытащив из бачка бутылку водки.

Наступила весна. Он опять бросил работу. И растворился в лесах. Я же мог позволить себе бывать там только в выходные. Так шли годы. «Повар», — как Юрика иногда называли друзья, — то появлялся, то вновь надолго исчезал. Потом начались массовые поисковые работы на местах боев, и в деревне Подберезье я принял поисковый отряд. В отряде Юра стал часто появляться, а потом стал и его членом.

Не помню, кто и когда ему дал прозвище, Штопор, но это приклеилось к нему навсегда. Лишь немногие называли его Юрием Ивановичем. Мне нравилось его так величать. Правда, в разговорах с другими людьми он все равно был Штопором.

Мне с ним всегда было весело. Глядя на это измученное «нарзаном» лицо, не захочешь, а улыбнешься. Главное, в лесу лучшего напарника, чем он, не найти. И палатку поставит так, что спишь, словно младенец в люльке. Дрова к костру подберет – горят, как порох. Да и когда наш привычный, ничем не примечательный чай заваривал Юрик, то всё это у него походило на какой-то колдовской обряд.

В поиске и раскопках ему не было равных. Когда мы уходили из лагеря на разведку, он брал с собой небольшой, весь перештопанный, рюкзак. Укладывал туда пятилитровое ведерко, топорик и лопату без черенка. В руках – длинный щуп-«вертуха».

Мы уходили на целый день. Юрик, найдя подозрительную яму, не торопясь, снимал рюкзак, доставал топор, вырубал удобный для него черенок, — он почему-то всегда был корявым, — доставал лопату, нанизывал на черенок и приступал к раскопкам. Если в яме была вода, отчерпывал ведром. Он делал это так быстро и ловко, что мне приходилось только наблюдать.

Склонившись в яме, что-то бурчал себе под нос, комментируя происходящее. Иногда казалось, что там внизу лежит что-то необыкновенное. Восторг он выражал примерно так: «Вай-вай! Вот эта «вещага»! Вай-вай, хочу!». Я, с нетерпением ожидая хорошего сувенира, крутился вокруг ямы. Штопор выпрямлялся — в руке у него был либо осколок, либо консервная банка. Выкопав яму, обстукивал грязные рукавицы о дерево, сбивал с лопаты черенок, все это спокойно складывал в мешок и опять продолжал поиск.

Он неохотно рассказывал о своих походах, но все же иногда мне удавалось его разговорить...

«…Мы в семидесятых, когда с Петровичем в бору работали, копали «воронь» у реки. В ее краях были сделаны стрелковые ячейки. В них лежали наши убитые. Хламу много. Все с оружием – как с нашим, так и с немецким. В карманах почти у каждого солдата были немецкие вещи: кошельки с монетами, бумажники, курительные трубки и прочее другое. Человек двадцать выкопали тогда. Больше месяца яму долбили.

Когда дело подходило к концу, я копал в самой середине. Уже хотел вылезать, как вдруг показалось ветка, которая уходила вглубь. Продолжил раскоп. Прокопав с полметра, увидел торчащие бревна.

Пришлась расширять раскоп. Бревен становилось больше. Среди них лежал ганс — в эсесовской каске, в кожаной куртке. В руке у него была «толкуха». Это оказался вход в блиндаж.

Сам «блин» был в бруствере воронки, а мы туда уже тонны глины нарыли. Петрович предложил сейчас оставить раскопки, а потом, отдохнув, прийти и классически его взять.

Несколько дней мы убирали накиданную глину, расчищали крышу, выкапывали потолочные бревна. Внизу, на нарах, лежали немцы. Наши их «обшмонали» полностью. Даже карманы вывернуты. Я только у одного «гайку» снял — он в перчатках лежал. Мы переплевались потом: столько трудов, и впустую...».

По всему было видно: наши ночью ворвались в воронку. Дежурный немец не успел даже гранату бросить. Их и «переколбасили». А потом оборону здесь же держали. И тоже полегли. Эти огромные воронки и сейчас своими кратерами напоминают о том кошмаре, что творился здесь в сорок втором году...

Потом я переехал в Новгород и устроился работать в гимназию. Мне приглянулся большой, затопленный водой и заваленный мусором подвал. Нам нужно было где-то хранить и чинить свои походные вещи, и я попросил разрешения у директора гимназии занять этот подвал. Получив добро, принялись его благоустраивать. Юрик приходил каждый день, как на работу, и вдвоем мы вычищали помещение от хлама. Работы было на несколько месяцев.

Поведение Юры я изучил досконально. Когда он приходил и начинал очень рьяно работать, я уже понимал, что будет дальше, и ждал вопроса. «Санёк, там копеечки не будет?»…

Прочитав ему лекцию, я все же давал ему деньги. Много он не просил, да много и не было. Давал ему «пятерку», и он быстренько бежал в близлежащее кафе. Выпивал стопочку и приходил обратно в подвал, ругаясь при этом: там озверели — цены бешеные…

Так частенько бывало. Но он не любил сидеть. И даже когда делать было нечего, то подметал в подвале, то выдергивал из старых досок гвозди и выпрямлял их. Иногда приходил совершенно невменяемый. Тогда я срывался и орал на него — зная, что всё это бесполезно. Тогда говорил Юрику, что мне срочно надо уезжать, и выходил, закрывая подвал. Он, шатаясь, уходил прочь. А я возвращался и подвал опять открывал.

Наутро, – я еще работал в столовой, он, как ни в чем не бывало, приходил, брал ключи и шел в подвал. Потом появлялся я. Юра уже был чем-то занят – как всегда. Заранее зная, что он попросит через час, я выбирал ему работу потяжелее. А иногда случалось, что утром он приходил, как огурец, но с обеда его было уже не узнать. Хотя, вроде, всё время были вместе… Я опять ругался и выпроваживал его. А потом снова наступало утро. И всё повторялось.

По выходным мы уезжали в лес. Погибших он выкапывал профессионально, ничего не упуская. Как-то произнес: «Кто бы мне раньше сказал, что я убитых буду так копать, я бы в физиономию тому плюнул». Он выносил их на себе отовсюду, где бы ни выкапывал. Никогда не бросал и не говорил, что устал.

А вообще таких людей в начале поискового движения назвали «черными копателями». Но я много видел, как поисковики, называющие себя «красными», неумело искали убитых. Как вытаскивали документы, оставляя в земле часть костей. И как они тащили из леса весь железный лом, не гнушаясь ничем.

Юрика же это всё не интересовало. Его в лес вел жизненный принцип: найти и выкопать. Он никогда не стучал себя в грудь и не говорил: вот, мол, я, столько бойцов поднял… Он их просто копал — аккуратно выкладывая каждую косточку. И не ждал, когда придет техника и вывезет останки.

Когда Юра уходил, как он выражался, «в цикл», я скучал и ждал его возвращения. А когда он появлялся, у меня на душе был праздник. С ним мы вместе провели много лет. Сейчас вижу его редко, а при встрече зову в лес. Но, наверное, пришло ему время расстаться со своим увлечением...