Тюнинг на болотных сапогах или полный песец

 

Лагерь на той вахте на опушке леса ставили, там сухо, во-первых, а во вторых, молодые все были, на ногу легкие.  Два-три  километра пробежаться — вроде как прогулка на свежем воздухе, никого не обременяла. И опять же: заболей вдруг, — за лекарством каким там сбегать, раз плюнуть. Ну а с окраины все ж легче. А вот глаза завидущие, да ноги вездесущие — завели на раскопы аж за три километра.

Да, так часто получается. Стоишь лагерем здесь, а подъем там делаешь. И наоборот, когда лагерь там оказывается, почему-то в эту сторону идешь и здесь работаешь. Это только потом соображаешь про карусель эту. А потом новая вахта на новом месте — смотришь, а оно опять  всё так же получается.

Давненько это уже было, но запомнил вахту эту я на всю свою, так сказать, жизнь. Работы в те года много было, отряды за вахту тысячами солдат подымали. Да поиском особо утруждаться не приходилось, лежали солдатики местами в несколько слоев. Выйдешь на поляну, где бой шел — их и не сосчитать. И полян этих здесь несчетное количество. А нас молодых, конечно, на те, что подальше, вечно тянет. А что? Кони резвые,  галопь  да  галопь . Но хоть и молодые да прыткие, прыть то эта, в основном, по началу вахты.  Работа есть работа, день этак на  шестой -седьмой , в лагерь то я уже вприпрыжку не мчался. За день так на коленях наползаешься, на корточках насидишься, да с молодой дури землицы  накидаешься , что к вечеру в лагерь еле ноги тащишь. Но все же одно — как можешь, хорохоришься: ерунда, и не такое, типа, можем. Дорога от нашего лагеря до раскопов наших — была не шибко короткая, как я уже сказал. И не все отряды на окраине леса стояли, а некоторые в лесу. И через некоторые нам -  хошь  не  хошь   — удобней так, проходить приходилось.

Вот на одном из таких лагерей я и погорел, если так сказать можно. Хоть и время прошло, но что за лагерь — называть не буду, не в этом суть. Как ведь мимо соседей идешь? Во, во, бодрячком — приветик, громко кричишь. Вот, мол, мы, знай наших. А я по молодости  шебутной  был — ещё бы, рост, фигура, кудри какие вились! В общем, первый парень на деревне — ну это я так тогда про себя думал. Другие, как я позже узнал, иного мнения были. Ну и иду я, значит, вечером в лагерь, день этак десятый уже вахты, состояние я уже рассказал какое.

Перед самим лагерем (тем, через который проходить приходилось) я   вроде приободряюсь. Вообще-то я перед каждым так — типа грудь вперед, шаг бодрый, плечи в раскачку. Короче, девять баллов мне — не шторм, я на полных парусах лечу, одним словом.

А вот почему я из своего строя на тот день замыкающим оказался, не помню. То ли действительно умотался, то ли доделывал чего-то. В общем, за мной из наших — никого, меня, значит, никто не видит, сам у штурвала капитан. Поравнялся я, значит, с лагерем, а там поисковики вокруг костра сидят — беседу ведут. И показалось мне, что простого, громкого «добрый вечер!» маловато будет.

Ни со мной, ни за мной — никого. Решил я подойти и поздороваться, так сказать, поближе, лично руку коллегам пожать. Подхожу, « здрасте  да  здрасте », руку протягиваю. Мне, соответственно, тоже. Я весь такой гордый, веселый. А тут один из тех, что постарше, и говорит, на меня прямо глядя говорит.

Вот, мол, настоящий поисковик, мы только сообразили, — и он тут как тут. Присаживайся, говорит, — и место мне на бревне выделили. Как откажешься, когда тебя еще настоящим поисковиком назвали.

А этот, что подал мне кружку, возьми да и скажи: ну давай, мол, за поисковиков, за поисковое братство, за солдат всеми поднятых. Ну, скажите на милость, как за это откажешься выпить? Будь ты хоть трезвенник, хоть язвенник, а после сказанного, да в этих местах пить вроде как обязан.

И вы только представьте, какая мысль у меня в голове паскудная была.

— Какая, какая? Смотрю на кружку, водкой наполненную, а в голове – если они мне, незнакомому, столько налили, сколько же они себе наливают?

Проверяют мысли , бывалые , думают: молодой, да зелёный, не осилит. А дальше и рассказывать не хочется, дальше позор сплошной. Я эту кружку ко рту — и давай давиться, что сил моих есть. Она назад, а я её туда. Уж сильно мне тогда казалось позорным не осилить эту кружку. С  виду-то  вон какой, а что же пить не могу, что ли?

Я тогда, кажется, даже Бондарчука вспомнил из фильма, где он после первой не закусывал. До сих пор стыд на душе. Да я еще ко всему, как осилил, выпил её проклятущую — чувствую ещё минуту у костра посижу и не удержу её, окаянную, в себе, как есть вся назад вырвется, вырвет значит.

А это уж совсем беда будет. Кранты полные, и мне, и поиску моему, и кудри не помогут, ославлюсь на весь свет белый, табачку не понюхав. Я и не заметил, что вокруг меня тишина гробовая. Что все на меня с недоумением, смотрят, в шоке пребывают от происходящего.

Мне-то  не до этого, из меня вот-вот попрет. Я сколько сил, последних, было — собрал. Извините, говорю, в лагере ждут. Бежать надо, вечереет. И в этом духе по  кой-то  ляд ляпнул, типа «я ещё зайду к вам». Только меня и видели.  Как сейчас, помню , мне никто слова не сказал, тишина полная. Уходил гордый с чувством выполненного, так сказать, долга.

Через полчаса я уже был в своем лагере. Вырвать меня не вырвало, а вот состояние моё было — как бы это помягче сказать… Короче, на меня,  почему-то  всё кидалось — то коряга, то бревно, то сама земля. Последней бросилась на меня палатка.

Утром пришлось озвучить причину моего состояния, и тут-то мне стало совсем худо. Зеленый я был. Откуда мне было знать, что кружка эта для всех была предназначена, её по кругу пускают, и каждый по глотку делает. А эту кружку, как правило, выбирают большую, в неё всё, что есть, выливают, чтоб потом не добавлять.

Не знал я, что на вахтах, вообще-то, по большей части «сухой» закон, и что б достать этот напиток, что в общей кружке, за многие километры  пехарем  топать нужно.

Я весь этот ужас после объяснений как бы со стороны увидел. И так мне стыдно стало, так стыдно — слов нет. Мое состояние от водки — это так, цветочки.

Представьте, зашел молодой песец, руки пожал. Его как человека приветили, у костра пристроили, выпить предложили, а он всю водку выжрал и убежал. При этом, наглец, говорит: я ещё, мол, зайду. Ну, как ты говоришь, полный песец.

Я до конца вахты и ещё лет пять этот лагерь стороной за двести метров обходил. Перед мужиками неудобно, стыдоба. Это ведь из-под носа, уже разлитую… Ужас какой. Вот он, какой мой — полный песец. А ты — «бревно, сапоги».

Всё. Готово, как новенькие. Заплаты на сапогах, что тюнинг на машинах. Украшение, проще говоря.

А на поисковых заплатах вся вахта — как в зеркале.

Есть что вспомнить и что рассказать.

 

АрГиС